Ждали с полчаса, может, чуть больше. Они с меня глаз не спускали. Чуть шевельнусь, как псы напрягаются, в стойку встают. Слышим, дверь открылась. Шаги. Спускаются двое. Сам Михалыч входит, за ним – худощавый, жилистый, седой мужик. Волосы на голове сплошь белые, одет хорошо: костюм, галстук, но очень странный на вид. Я потом его разглядел, а сразу не понял, почему от него тревогой, чуть ли не ужасом веет. Левая половина лица у него, как мертвая, неподвижная, кажется, левый глаз не моргает совсем. И большой след от шрама. Смотришь слева на него – не по себе становится, смотришь справа, нормальный мужик, бизнесмен или менеджер крупный. Но вначале он ко мне все левой стороной держался. Вошел, глянул на меня своим жутким глазом и говорит амбалу:

      – Развяжи.

      – Он бешеный! – не тронулся с места амбал.

      – Хотел бы я глянуть на тебя, если бы ты два месяца бетон таскал, а тебе бы ни копейки не заплатили, – спокойно и негромко проговорил седой. – Не от хорошей жизни он на стройку приехал. Развяжи.

      Амбал стал развязывать меня, а я думаю, сейчас развяжет, ох и врежу я орлу, другой глаз выбью, пусть убивают потом. Орел как чувствует, держится подальше от кресла. Только освободили меня, я вскочил и к орлу, а седой каким-то образом, я и заметить не успел, вмиг подсек меня, и я полетел к ногам орла. Амбал и орел навалились на меня, снова скрутили.

      – Видал, я говорю, бешеный, – пыхтел амбал.

      – Отпустите! – строго приказал им седой, и мне: – Сядь!

      Они отпустили, я сел. Седой повернулся к директору.

      – Ну, все, Михалыч, можете идти наверх. Ребят тоже забери. Я один поговорю…

      – А как же… – начал Михалыч.

      – Ничего, он успокоился… Двадцать тысяч приготовьте ему.

      Они ушли. Седой сел напротив. Смотрел он на меня слева, искоса, сверлил своим жутким глазом, потом усмехнулся:

      – Хорошо обработали? Больно?

      – Терпимо, – буркнул я.

      С амбалом и орлом я только злость и ненависть чувствовал, а тут понял, что не только отпустят,