Городничий. Осмелюсь представить семейство мое: жена и дочь.

      Хлестаков (раскланиваясь). Как я счастлив, сударыня, что имею в своем роде удовольствие вас видеть.

      Анна Андреевна. Нам еще более приятно видеть такую особу.

      Хлестаков (рисуясь). Помилуйте, сударыня, совершенно напротив: мне еще приятнее.

      Анна Андреевна. Как можно-с! Вы это так изволите говорить для комплимента. Прошу покорно садиться.

      Хлестаков. Возле вас стоять уже есть счастие; впрочем, если вы так уже непременно хотите, я сяду. Как я счастлив, что наконец сижу возле вас.

      Анна Андреевна. Помилуйте, я никак не смею принять на свой счет… Я думаю, вам после столицы вояжировка показалась очень неприятною.

      Хлестаков. Чрезвычайно неприятна. Привыкши жить, comprenez vous, в свете и вдруг очутиться в дороге: грязные трактиры, мрак невежества. Если б, признаюсь, не такой случай, который меня… (посматривает на Анну Андреевну и рисуется перед ней) так вознаградил за все…

      Анна Андреевна. В самом деле, как вам должно быть неприятно.

      Хлестаков. Впрочем, сударыня, в эту минуту мне очень приятно.

      Анна Андреевна. Как можно-с, вы делаете много чести. Я этого не заслуживаю.

      Хлестаков. Отчего же не заслуживаете? вы, сударыня, заслуживаете.

      Анна Андреевна. Я живу в деревне…

      Хлестаков. Да, деревня впрочем тоже имеет свои пригорки, ручейки… Ну, конечно, кто же сравнит с Петербургом. Эх, Петербург! что за жизнь, право! Вы, может быть, думаете, что я только переписываю. Нет, начальник отделения со мной на дружеской ноге. Этак ударит по плечу: «Приходи, братец, обедать». Я только на две минуты захожу в департамент с тем только, чтобы сказать: это вот так, это вот так, а там уж чиновник для письма, эдакая крыса, пером только: тр, тр… пошел писать. Хотели было даже меня коллежским асессором сделать, да, думаю, зачем. И сторож летит еще на лестнице за мною с щеткою: позвольте, Иван Александрович, я вам, говорит, сапоги почищу. (Городничему.) Что вы, господа, стоите? пожалуста, садитесь!

      Городничий. Чин такой, что еще можно постоять. Артемий Филиппович. Мы постоим.

      Вместе

      Лука Лукич. Не извольте беспокоиться.

      Хлестаков. Без чинов, прошу садиться. (Городничий и все садятся.) Я не люблю церемонии. Напротив, я даже стараюсь всегда проскользнуть незаметно. Но никак нельзя скрыться, никак нельзя! Только выйду куда-нибудь, уж и говорят: «Вон говорят, Иван Александрович идет!» А один раз меня приняли даже за главнокомандующего, солдаты выскочили из гауптвахты и сделали ружьем. После уже офицер, который мне очень знаком, говорит мне: «Ну, братец, мы тебя совершенно приняли за главнокомандующего».

      Анна Андреевна. Скажите, как!

      Хлестаков. Да меня уже везде знают. С хорошенькими актрисами знаком. Я ведь тоже разные водевильчики… Литераторов часто вижу. С Пушкиным на дружеской ноге. Бывало, часто говорю ему: «Ну что, брат Пушкин?» – «Да так, брат, – отвечает бывало, – так как-то