Великие князья Дома Романовых. Инна Соболева
Читать онлайн книгу.
должны были заставить окружающих серьезно задуматься о психическом здоровье ребенка. Когда Порошин сообщил Павлу о кончине Ломоносова, мальчик с брезгливой гримасой заявил: «Что о дураке жалеть, казну только разорял и ничего не сделал!» И никто не попытался оспорить это категорическое суждение! Но когда через некоторое время тот же Порошин прочитал ученику Пятую оду Ломоносова, Павел воскликнул: «Ужасть как хорошо! Это наш Волтер!» Такая резкая смена оценок была очевидным свидетельством нестабильности психики. Это беспокоило. Но не настолько, чтобы принимать меры.
Митрополит Платон, один из самых выдающихся епископов Русской православной церкви того времени, имел на Павла серьезное сдерживающее влияние, но он не мог постоянно водить наследника за руку… Владыка Платон вспоминал, что Павел всю свою жизнь «увлекался идеями, непосильными для него. Еще ребенком он был полон мыслей, чувств и честолюбивых мечтаний, которых его мозг не мог переработать… На него с детства смотрели, как на взрослого, и благодаря Порошину, он никогда не забывал, что по своему рождению и призванию он человек единственный в своем роде, – будущий царь! Десятилетним мальчиком он уже высказывал обо всем свое решительное мнение, принимал тон азиатского деспота, не задумываясь, раздавал направо и налево похвалы, порицания, презрение – в особенности последнее. Он усвоил себе роль сурового цензора по отношению к правительству своей страны, раздражался от нетерпения, что не имеет власти его изменить, и засыпал над своей ученической тетрадью со словами: „я царствую!“»
В этом свидетельстве – все будущее Павла Петровича, все, что приведет его к краху.
Однажды, присутствуя на премьере спектакля «Ученые женщины», мальчик вознегодовал по поводу того, что публика аплодирует актерам без его, великого князя Павла, повеления. Вернувшись во дворец, десятилетний мальчик заявил: «Вперед я выпрошу, чтобы тех можно было высылать вон, кои начнут при мне хлопать, когда я не хлопаю. Это против благопристойности». Екатерина, естественно, не выполнила просьбу сына, но и не придала ей того значения, какое стоило бы: мальчик определенно страдал манией величия. Именно это станет одной из главных причин и его все ухудшающихся отношений с матерью, и вообще почти всех его будущих бед. Но этот упрек в адрес матери справедлив только в том случае, если Екатерина знала о странностях поведения сына. Ведь «Записок» Порошина она наверняка читать не могла, а решались ли ей докладывать о происходящем? Допускаю, что не докладывали: опасались обеспокоить, боялись гнева.
Но Порошин однажды не выдержал. Он написал своему воспитаннику, которого, несомненно, любил, а потому хотел не столько обидеть, сколько предостеречь: «В один прекрасный день, господин мой, Вы, движимые самыми хорошими намерениями в мире, способны будете вызвать к себе лютую ненависть!» Скорее всего, именно это откровенное послание вызвало гнев Никиты Ивановича Панина (как посмел высказать подобное замечание будущему государю!),