Все это было точно в том апреле,

      Все это будет после каждый год,

      Стихи, как птицы белые летели,

      Снега сходили с посеревших гор,

      Судьба была прекрасна, но печальна.

      Никто не знал, что все предрешено,

      И только тайны, призрачные тайны

      Заглядывали в темное окно,

      Где музыке ее тогда учили,

      И открывали дивные миры,

      Марина с Анной, ноты все и стили

      Дарили ей, укрывшись до поры,

      И понимая, что они едины,

      Что третьей будет с ними за столом,

      Ее явленье приняли мужчины

      В экстазе поэтическом своем,

      Она казалась им неуловимой,

      И все-таки пленила и звала,

      Туда, в высоты, и туда, в глубины,

      Где лишь она совсем одна была,

      И пела так, что хор смолкал пред нею,

      И миг один в том мире проступал,

      И там, во тьме укрылись где-то звери,

      И исчезали в пустоте зеркал.

      Да был апрель, мы это точно знали,

      Свет неземной и тихая печаль,

      И музыка в давно забытом зале,

      Где гаснет перед вечностью свеча.

      И вспыхивала снова на закате,

      И оставалась в час ночной тоски,

      И беззащитно улыбнулась: – Хватит,

      И в вечности шаги ее легки.

      Я так была в тот вечер одинока,

      Что только Бродский был тогда со мной,

      Казался Люцифером и пророком,

      И говорил об участи земной.

      Но стол я на троих в тот день накрыла,

      Не зная, ждать еще кого к столу,

      И вдруг пришел ты, и стихи забыла,

      Продолжила отчаянно игру,

      И знала, что придется попрощаться,

      И окунуться в Бродского стихи,

      И все-таки тот лучик света, счастья,

      Я не могла, не смела отпустить.

      Мир был угрюм, а миг того творенья,

      К печальной страсти нас ведет опять.

      Пытаюсь написать стихотворение,

      Чтобы себя заблудшую понять.

      Но ночь темна и пустота ласкает,

      А не пугают душу в этот час,

      И где-то там, чужие отступают,

      Последний день Помпеи тут у нас,

      Ты это знал и потому тревога,

      Осталась в тихом голосе и сне,

      Растаял Бродский, дальняя дорога

      Вела по этой трепетной весне.

      Вела туда, где лета не настало,

      И не настанет