Жером, выпрямив спину, сидел на диване, уставившись в пустоту. Рабочие дни давались ему все тяжелее и тяжелее. Он больше не мог выносить своих пациентов. Всех этих сварливых бабулек с мозолями на ногах, сопливых деток, не желающих раскрыть ротик, чтобы доктор посмотрел, нет ли там, среди желтоватой слизи, признаков ангины, теток предклимактерического возраста, повествующих о своих приливах так, будто это смертельное заболевание. Что уж тут говорить о людях с кучей страховок, которые требуют освобождения от работы только потому, что их лень стала размером с баобаб.

      А он вот уже десять лет пашет как ненормальный – сыт по горло, – чтобы успешно завершить медицинское образование и заполучить деревенских пациентов, которые за несколько месяцев от недоверия к новичку-доктору дошли до желания поработить его.

      Для того чтобы у него открылись глаза, потребовалась драма. И он чувствовал, что, если не сделать короткого перерыва, может произойти новая катастрофа. Даже ежевечерняя доза спиртного уже не помогает держать удар. Он отключается от дневных событий, потом валится как мешок, чтобы очнуться в два часа ночи и ворочаться с боку на бок до самого рассвета. И когда звенит будильник, он выныривает из мучительного, беспокойного, невыносимого сна одиночества.

      Отец – единственный, кто худо-бедно может его понять, хотя у него самого сейчас не лучший период. Завтра он ему позвонит, чтобы узнать, свободен ли сейчас их домик в Бретани. Медленный равномерный ритм волн, вероятно, поможет ему вновь обрести успокоение среди хаоса.