Говорит.

      И показывает.

      Говорит, мне было лет семь,

      было 23 февраля, я сделал папе подарок.

      Слепил солдатика.

      Слепил, стыдоба дарить воина воину —

      смял обратно.

      Говорит, я, может, раз в год доезжаю до Львова.

      Я люблю по нему

      молча медленно ходить,

      сама с собой.

      И действительно ходит,

      молча и медленно,

      но со мной.

      Говорю, мне было 16, я увидела тут в опере контемпорари данс,

      оба отделения плакала. Потом искала солистку, так и не нашла.

      Говорит, она моя кума. Я передам.

      Говорит, в школе мы мазали батареи звёздочкой —

      слёзы из глаз и никаких контрольных.

      Говорит, а ещё, когда время есть,

      я люблю постоять у Фёдорова и всё порассматривать.

      Говорит, я приходил, сидел и читал. Потом приходили люди,

      снимали меня, со свечами, с черепом, ну детский сад.

      Говорит, я приехала – так, Лена, я люблю тебя.

      Говорит, я знаю: она моя невестка.

      Говорит, буки и дубы говорят хором.

      Можно выделить чей-то голос, но незачем.

      Говорят хором.

      Можно выделить.

      Но зачем.

      Я все время езжу туда-сюда

      И какие-то ноши несу.

      Я живу в автобусах и поездах,

      Но охотней всего – в лесу.

      И лежит на душе у меня тишина,

      Как тончайший китайский шелк.

      У меня есть любимая женщина,

      Иногда ей со мной хорошо.

      Иногда она на меня кричит —

      И я считаю до ста.

      И тогда говорит она: замолчи,

      да заткнись ты, пожалуйста.

      И тогда я хочу умереть, замереть

      Или просто пойти ко дну.

      И тогда я молчу, и твои голоса

      Потрясают мою тишину.

      И моя тишина, как сама простота,

      Чует привкус металла во рту.

      И тогда я смотрю.

      И твоя красота

      Наполняет мою пустоту.