– Знаем ли, что говорим, я обезумевший, ты ли —

      осень конем вороным мчится, пока не подбили,

      даже вступив не в свои стойла – в кварталы столицы…

      Миг усомниться в любви прежней, читая на лицах

      вновь отчуждения тень. Думаешь: стоит бороться —

      глуше становится день, глубже снега и колодцы

      веры утраченной, чувст, сбившихся в грязь у подъезда…

      Как в предвариловке, пуст, глух, как холодная бездна

      туч, натянувших покров, что прояснения застят.

      Мне от недавних костров хоть бы подобие счастья.

      – Жив этот пламень, потух – разве не сам ты в ответе:

      каждый учитель – пастух, ждут его взрослые ль, дети.

      В хмурый ноябрь, в апрель ясный – быть музыке тише ль?

      Что вдруг сорвался с петель?

      – Ветер гуляет по крышам,

      крупку сухую метет, в сны загоняя природу.

      – Очередной переход… Разве по времени года

      стоит судить ли, рядить страсти времен роковые?

      Чуть остуди свою прыть – в осень вступает Россия,

      в пору нелегкого сна, тяжкого, злого похмелья.

      – В склоках погрязла страна, в улицы из подземелий

      выйдя, не сбросив оков рабства вчерашнего, в хаос

      рынков, палаток, лотков… Что с нашей верою стало

      в светлое завтра? Ужель только дорожка кривая

      в рынок, где скрутит метель легкой наживы? Не знаю…

      Идол фальшивый размыт, но не застыть на средине б.

      Скудно, один только быт… Вязко на русской равнине.

      – Чуть замело, ты подсел, словно мальчишка-подранок.

      Вот и остался без дел и погрузился в нирвану,

      словно павлин, на насест гордо усевшись витией…

      Если нечистый подъезд, значит, померкнет Россия?

      Время само поводырь будущим дням и вчерашним —

      что же рыдать во всю ширь в леса заброшенность, пашни?

      Разве вселенский размах только страстям на потребу

      суетным.

      – Дело