Мне казалось, что шарик летит вниз бесконечно долго, а осколки разлетаются, словно в замедленной съемке. И так же, фейерверком, разлетаются капли моих слез.

      – К счастью! – торопливо сказал Денис, тут же подскочив ко мне. – Это к долгому-долгому счастью! Ты мне веришь?

      Я кивнула.

      Но потом долго вспоминала этот шарик и думала – неужели это было предупреждение? Или все же случайность?

      В новогоднюю ночь мы лежали под наряженной елкой, глядя как мерцают сквозь ветви разноцветные огоньки на ней, и Денис сказал:

      – Знаешь, наверное, это пока слишком рано, но я все равно скажу. Я бы хотел встречать каждый новый год только с тобой. До конца моей жизни.

      – Я тоже… – с замиранием сердца сказала я, не понимая, это просто романтичная болтовня или…

      Это было «или».

      Он взял мою правую руку, обернул безымянный палец золотистой ленточкой мишуры и без улыбки посмотрел в глаза.

      Мы поженились в январе и следующие три года слушали бой курантов вдвоем под нашей елкой.

      До конца его жизни.

      И следующие три – тоже вдвоем, даже после его смерти.

      Всего лишь сон

      Весь первый месяц после его смерти я провела на кладбище, у могилы.

      Родители Дениса приехали только на похороны и со мной почти не разговаривали, перенеся обиду за скоропалительную и тайную нашу свадьбу с сына на меня. Он теперь был далеко от обид и боли, на него сердиться было нельзя, и виновной стала я.

      За все: и за свадьбу, на которую Денис не пригласил никого из родственников, и за его смерть, и за то, что последняя надежда на чудо – что я окажусь беременна – рассеялась через неделю после похорон.

      Больше их тут ничего не держало. Я была им чужой.