Двадцатый год. Книга первая. Виктор Костевич
Читать онлайн книгу.
коммунистов не любивший, но уважавший – за прямоту и смелость.
«По-человечески», – говорила себе Барбара. И всё ж опасалась, как бы ночью не приснились ей они, пьяные глазки кровавого режима. И физически расстрелянный в бозе носитель подлого в кавычках порядка.)
– А вы вот, Костя, науку забросили, – строго заметила Бася, шагая по Театральному проезду мимо бывшего «Метрополя», ныне Второго Дома Советов (прямой проход между гостиницей и крепостной стеной по-прежнему был перекрыт). – Неужели навсегда?
– Надеюсь, нет. Вы хотели бы видеть меня ученым?
– Разумеется. Чтобы вы вернулись к римским грамматикам. Где сейчас Евфимий Федорович?
– По слухам, в Петрограде. Но у него с рабочей властью трудности, идейные расхождения. И не только у него. Я пока нашел себе применение в искусстве: записался в Госкиношколу. Безумно интересно. Вам, Бася, как больше нравится: киносъемщик или кинематографический оператор?
Театральный проезд, ни во что пока не переименованный, поблескивал кляксами замерзших за ночь луж. У Никольских ворот Бася неожиданно спросила:
– Костя, если честно, вам не бывает за нас неловко?
– За нас?
– За людей искусства. Художников. Писателей, поэтов. – Не будучи человеком искусства, Бася сказала «за нас» исключительно из деликатности. – Строчим стишки, малюем плакатики, поднимаем дух, призываем вступать в ряды. А сами торчим в тылу, когда тысячи рабочих и крестьян…
Ляпнула и пожалела – зачем? Но Ерошенко ответил ей сразу, словно только что думал об этом. Удивительно, но в редких их беседах так получалось почти всегда.
– Бывает, Бася. В свое оправдание могу сказать, что лично я ни к чему не призываю. Изучаю кинематографическую технику и от участия в братоубийственной войне уклоняюсь вполне сознательно. Полагаю, вы не считаете меня дезертиром?
Бася покраснела. Она ведь имела в виду не его. Быть может, Кудрявцева, Моора, Демьяна Бедного, Вольпина. Возможно, Маяковского – хотя нет, Владимира конечно же нет. Правда, Гумилев в германскую пошел добровольцем на фронт. Мариенгоф служил, пускай и не на линии. Даже Блок – в какой-то инженерной части. А Маяковский… огромный и сильный… странно.
– Нет, что вы, Костя. Вы офицер. Командир. Тогда, в четырнадцатом… Помните?
Ерошенко помнил. Но темы не переменил.
– Вот именно, – сказал он с горечью. – Бывший штабс-капитан Ерошенко. Благодаря причастности к передовым искусствам счастливо избежавший всех мобилизаций. Вам я врать не буду. Стыдно. Скоро поеду на юг. Ближе к фронту.
Бася вздрогнула, разумеется внутренне. (Который раз за эти дни?) Вот теперь ей сделалось страшно, по-настоящему. Значит, Костя тоже надумал перебежать? К Врангелю, к Пилсудскому? Не к Петлюре, конечно, это абсолютно невозможно. Но – перебежать. Обмануть. Тех, кто знает тебя и верит.
Она выдавила, с трудом:
– Значит, всё же примете участие?
Ерошенко