Улыбка пересмешника. Елена Михалкова
Читать онлайн книгу.
эти пледы, точно.
А станции? Кучи щебенки и песка между путями, серая от пыли крапива, заброшенные ржавые вагоны, лопухи – тоже серые… Одно слово – убожество. Как вся эта страна.
Я родился и вырос в поселке, который называется Сортировочный. Понятно почему: через него много путей проходит, грузовые вагоны сортируют: одни на север, другие на юг, третьи на Москву или в Архангельск… Только никакой сортировкой мне в этом слове и не пахло, а пахло сортиром, вот чем! Вонью, мочой и нищетой. Правильное было название у нашего поселка, очень ему подходящее. А следующей, в десяти минутах езды на электричке от нас, была остановка под названием Четыреста пятьдесят третий километр. Ясно? Даже имени собственного не присвоили станции, лишь трехзначный номер.
В нашем поселке, конечно, происходила сортировка, правда, немного не та, о которой все думали. Людей сортировали по сортам дерьма. Ведь в сортире-то что? Правильно. Оно самое. Что полегче – всплывает, что потяжелее – ложится на дно.
Вот только мне не хотелось вливаться в эту струю. Я с восьми лет, стоя в пыли перед несущимися мимо, жаром обжигающими поездами и электричками, знал: уеду отсюда, уеду, выкарабкаюсь из этой выгребной ямы. Ни на кого рассчитывать, кроме себя, не приходилось: батя пил, мать и вовсе стала слаба на голову после того, как ее клиент приложил об косяк за то, что порезала его при стрижке… Да я их, честно говоря, плохо помню. Кормили, поили, одевали, сильно не били – и на том спасибо.
У нас было так: кто сильнее, тот и выживет. Не можешь защититься – значит, не судьба тебе жить спокойно в поселке Сортировочный. В двенадцать лет я первый раз лег под электричку между рельсами – всех так проверяли, кто хотел доказать, что он настоящий пацан. Хорошо, старшие парни предупредили меня, чтобы рот держал открытым, а уши, наоборот, зажал, и еще сказали, чтобы по-маленькому сходил за пять минут до «свистульки» – так у нас электричку называли. Потому что если встал с мокрыми штанами после «свистульки» или, еще хуже, с обгаженными – все, считай, не прошел испытания: позор на всю жизнь и такие клички, от которых не отмоешься.
Были у меня какие-то мысли в голове или нет, пока я на шпалах лежал, – этого я не запомнил. Только помню, что очень жарко было, а в нос мне набилась мелкая галька оттого, что я голову вжал в землю, когда надо мной понеслось – с визгом, грохотом, с такими звуками, которым и названия-то нет, как если бы дом уронили на рельсы и потащили с огромной скоростью, а все жители внутри заорали изо всех сил. И уши у меня лопнули, да. Это я тогда так решил, по незнанию. Думал – встану, а из ушных дырок у меня кровь хлещет, и больше я ничего никогда не услышу.
Так оно и случилось, кстати. Когда утащили дом, я, не помню как, встал, камешки из носа отшмыгнул, покачнулся и сел прямо на землю. Ко мне Вовка-Чирей бежит, рот разевает, а я его не слышу – только гул в ушах и крики тех, кто в «доме» надо мной мчался. Потом выяснилось,