Он оглядел комнату. Четыре стены, пара чемоданов, кое-какие вещи, стопка зачитанных книг – человеку не так уж много нужно для жизни. А в неспокойные времена к пожиткам привыкать и вовсе не стоит. Когда их слишком много – их либо приходится бросать, либо их у тебя отнимут. А сам ты в любой день должен быть готов сорваться с места. Именно поэтому он и живет один; когда ты на марше, никто и ничто не смеет тебя удерживать. А уж брать за сердце и подавно. Разве что мимолетный роман, но не более того.

      Он посмотрел на кровать. Белесое пятно смятых простыней. Не страшно, что он сейчас ждет. Ему часто приходилось ждать женщин. Но он чувствовал: прежде он ждал иначе – проще, понятней, неистовей. Иногда, впрочем, и с неясной, беспредметной нежностью, этакой серебристой оторочкой вожделения, – но совсем не так, как нынче. Помимо его воли в него прокралось, проскользнуло что-то. Неужто опять шевельнулось? И теперь снова? Когда это случилось? С каких пор? Или то опять зов далекого прошлого, из его сизых глубин, откуда вдруг повеет свежестью луга, и апрельским лесом, и пряной мятой, и зачем-то снова встанет на горизонте ровный строй пирамидальных тополей? Нет, он больше не хочет. Не хочет обладать всем этим. Не хочет, чтобы все это снова обладало им.

      Он на марше.

      Он встал и принялся одеваться. Нужно сохранять независимость. Все начинается с таких вот мелких зависимостей. Ты их не замечаешь – и вдруг опутан ими, как паутиной привычки. Привычки, у которой столько разных имен – любовь лишь одно из них. Не надо ни к чему привыкать. Даже к чьему-то телу.

      Дверь запирать не стал. Если Жоан придет, она его не застанет. Если захочет, пусть остается. На секунду он задумался, не оставить ли записку. Но врать не хотелось, а ставить в известность, куда он отправляется, – тем более.