Запретный лес. Сергей Валерьевич Захаров
Читать онлайн книгу.
соперник. Лить слезы, если на то пошло, полагается мне – но я же все сделал правильно.
А если ты прав – держи марку! Носи их без страха и зазрений совести – ясные глаза победителя. Нет, слез во мне не было, и страха не было тоже. Я испытывал сильное облегчение оттого, что умер отец – и только.
Понять своего демона – значит, почти победить его. Остальное лишь вопрос времени, а время у меня есть. Я молод, здоров, и, говорят, талантлив: после Зальцбурга я и сам склонен этому верить. Есть женщина, которая меня любит – а это, поверьте, немало. Есть мама, которую люблю я. Всё, что делалось мною в последнее время – это ради нее. Не скажу, что мне легко дались ежедневные визиты в больницу – но я знал, ради чего и кого это делаю. Ради Риты, Дюймовочки, мамы…
Ночью легко заплутать – стоит лишь на минуту выйти за дверь и утерять концентрацию. Я – утерял. Вышел, задумался, отвлекся, на развилке повернул не туда и с полчаса, если не дольше, пилил узкой лентой асфальта меж черных, нависающих плотно и тяжело, крон – пока не заметил ошибку.
Водка хороша, если пьешь ее редко и успеваешь отвыкнуть от вкуса и запаха. Я тянул прямо из горлышка, запрокинув голову, и тьма ощутимо теплела.
Вчера, сильно за полночь – мы натешились с Веркой трижды и только-только успели уснуть —позвонила мать. Я знал, что означают мамины звонки в этот час, и по голосу убедился в том окончательно: пьет, и не первый, причем, день.
Какое-то время мы болтали (говорила главным образом мать, медленно, тягуче и безостановочно, как будто читала давно заученную наизусть, опостылевшую давно, но неизбывную молитву; откуда-то с периферии прорывался ядреный матерок Сашки-рецидивиста, и все было знакомо, слышано тысячу раз и особенно оттого больно), а потом, дождавшись-таки паузы, я решил сказать ей – об отце.
– Знаешь, мама, – начал было я – и замолчал. Осекся. Заткнулся. Прикусил торопливый язык. Понимая, что если начну, то рассказывать придется все. Осознав впервые и вдруг, что, услыхав это «все», вряд ли она поймет меня, мать.
Потому что они другие. И всегда, все это время я знал, как она поступила бы, знай, что происходит с отцом. Бросила бы все, все бы простила и была с ним до самого конца. Невзирая и несмотря. Отпустив любые грехи. Потому что они другие – не такие, как я.
Я же знал это. Знал, не отдавая себе в том отчет. Уводя проблему за угол сознания.
Я так и не смог сказать ей, матери. И ловил сбежавшую душу-мышь, и глушил до утра алкоголем. А потом, отяжелев и поразмыслив – успокоился. Унял беспомощную дрожь. Так будет лучше для всех. И для мамы в первую очередь – с ее-то выпитым здоровьем. Да и мне так легче, это точно.
Так и выживал с этим «легче» – еще половину дня, а потом бросил все и сорвался в другой, далекий и белый, город, за шестьсот двенадцать километров – к матери…
Чтобы оказаться здесь, в средоточии ночи и где-то на полпути. И дороги у меня две: триста туда, и триста – орбратно,