И было:

      свалившееся за клеть,

      как не остывшая стеклотара,

      солнце,

      и Днестр,

      похожий на плеть,

      уже изогнутую для удара,

      и отдалённый лягушечий плеск,

      и тишина, как зрачок абрикоса,

      стрекот цикад

      и внезапная плешь

      остывающего покоса,

      к стихосложенью бессмысленный дар,

      обречённый,

      словно визит к аптекарю,

      и выстрел – будто захлопнули портсигар

      так,

      что потом прикуривать некому.

      Я встал меж ними,

      где дышали

      воронки струпьями огня.

      И с двух сторон они решали,

      кому из них убить меня.

      Но не решили.

      Солнце село,

      изнанку леса показав.

      Я спутал логику прицела,

      задачу передоказав.

      И снайперы,

      сверкнув затвором,

      лишь птиц спугнули с чёрных крон.

      А я себе казался вором,

      укравшим пищу у ворон.

      Победа —

      это первый тёплый снег,

      укрывший поле, где бродили волки,

      сквозняк развалин,

      гильзы от двустволки,

      пустой башмак

      и истеричный смех

      у зеркала.

      И зеркала осколки,

      осколки смеха прячущие в снег.

      О, Господи, они тебе нужны?

      Зачем тебе такая маета?

      Они ещё, случается, нежны,

      зато всё лучше бьют от живота,

      переступая трепетную грань

      за горсть железа и железный стих.

      Ну что тебе от неразумных сих,

      стреляющих и гибнущих от ран?

      Предательство оплачено сполна.

      Иуде не осилить эти суммы.

      Они разумны, Господи!

      Разумны!

      И в этом суть.

      И в этом их вина.

      Разрывы.

      Перья.

      Облака.

      Струя кровавого рассвета.

      Давай-ка улетим, пока

      над головой хватает ветра.

      Но женщина, присев к столу,

      как музыкант больную скрипку,

      пронзает ржавую иглу,

      вдевая выцветшую нитку,

      пытаясь наскоро, к утру,

      уйдя от мира, как от плена,

      заштопать чёрную дыру

      и на чулке,

      и на вселенной.

      Уже однажды пересечена

      грань, за которой больше нет запрета,

      и страха нет.

      Всё выбрано до дна.

      И лишь ночами так болит вина,

      что всё плывёт.

      Одна вина конкретна.

      Одна вина конкретна.

      И война

      конкретна, как конкретны пятна крови

      и небом продырявленные кровли.

      Сквозь них пока не хлынула вода,

      но виден Марс в своей нелепой роли

      Рождественской