В стыдливости одетый краску

      скользил с небес полночный луч,

      надев на лик страданий маску

      с названьем сокровенным – грусть.

      Луч серебром окрасил землю,

      забился в тень, закрыв глаза,

      в холодной пышной колыбели

      забыл совсем про небеса.

      Во сне сопит, под щеку руку,

      картины вьются в голове,

      быть может, видит в поле вьюгу,

      а может, муравьёв в траве.

      Сопит младенцем и не знает —

      Рассвет давно лишился сна,

      Давно уж надевает платье,

      Давно бледнеет и луна.

      Одиночество меря шагами,

      спотыкаясь отсутствием слов,

      что-то нежное, впрочем, слагаю,

      чтобы, может, поведать потом.

      Жажду бега в ускоренном темпе,

      погружаясь в нирвану разлук,

      Разрываю я кокон безверья

      оплетением страждущих рук.

      Уповаю и верю в спасенье,

      от надежды забыться б, от бед,

      но напугана бешеной трелью,

      разрывается сердце в ответ…

      К чужим не имела постелям пристрастья,

      но жизнь в одиночестве грустью полна,

      и вот расточаю и смех, и объятья,

      чтоб ночью не думать: « я снова одна».

      Чужим поцелуям подставлены губы,

      без страсти вливаюсь в чужие уста,

      сегодня послушной я буду… и глупой.

      …И снова ушедшая ночь не пуста.

      Чужое «прости» в опустевшей постели,

      под утро исчезнет опять в никуда,

      исчезнет и запах пьянящего хмеля

      и щёку пометит немая слеза…

      А годы проходят, они не чужие,

      душа улетает туда, в небеса,

      и радость, и счастье становятся злыми,

      душа улетает вслед горьким слезам…