И я ещё здесь, и я ещё жив.

      А значит вполне поправимо.

      Не поздно, хоть день сегодня дождлив

      и ветер сломал мою иву.

      Не поздно ещё и обломки собрать,

      приладить, авось и срастётся.

      Устал я от прошлого мякиш жевать

      не естся мне, больше не пьётся.

      Сегодняшний день, какой есть проживу,

      наполнятся смыслом минуты.

      Я был как во сне, а теперь наяву

      меняю свои же маршруты.

      И стало от символа веры светло.

      С семьёй я поеду на дачу.

      Собрался, от сердца едва отлегло,

      а ива по-прежнему плачет.

      В садовых бочках полно воды —

      свинцовый почерк, дождя следы

      считать бессмысленно, листвой закружат

      и многочисленно пройдут по лужам.

      Затем заманчиво затеят игры,

      проникнут вкрадчиво хандрой нехитрой.

      Проверка прочности – лицо реальности

      с пивной отечностью и театральностью.

      Врун от рождения, дитя погрешности

      телом для времени, духом для вечности.

      Ушко игольное, верблюжье кружево.

      Господь, довольно мне, вполне

      нагружено.

      Иногда я спокоен, забыв вдруг о жизни и смерти.

      Дома выключен свет. Шторы спущены. Двери закрыты.

      Я на время остался один и на всём белом свете

      ни души, только сила молитвы дана для защиты.

      Слышу я голоса, поименно назвать их сумею.

      Говорю с ними вслух о былом, как положено тихо.

      Лёг осенний туман на заросшую в парке аллею

      и никак не найти, где из этого парка есть выход.

      Тёмен путь, фонари вдоль дороги стоят наизнанку.

      И луна исчезает за грудой из спящих домов.

      Пьют поэты в метро и выходят на площадь Лубянки.

      И читают всю ночь напролёт строки новых стихов.

      И встаёт яркий шар в небесах над Москвой златоглавой.

      Я не вижу его на последнем своём рубеже.

      В забытьи утонул Политех, захлебнувшийся славой.

      Это кто-то сказал до меня, я не помню уже.

      За Пушкина не молится никто.

      Его цитируют, в театре исполняют.

      Экранизировали «наше всё» в кино,

      но в храме свечки за него не ставят.

      По-снайперски он целился в строку

      и флотом плыл его гусиный почерк.

      Он русскому был предан языку

      все ясны дни и пасмурные ночи.

      Ноябрь холодом повсюду задышал.

      Его душа псалтыри от нас просит,

      минует ночью Грибоедовский канал

      и