Пока в Дидлингтон-холле происходили эти судьбоносные события, Сара Джонс начала сомневаться в правильности своего поведения с инспектором Гренфеллом. Она думала о том, что ей, возможно, следовало показать ему потайной кабинет со статуей Афродиты и дальше жить со спокойной душой. Ей и без того попортили нервы отношения с Говардом.

      Вопреки своим обычным привычкам Сара часами сидела напротив зеркала и разглядывала себя со всех сторон, задаваясь вопросом: не слишком ли она стара для Говарда? В такие моменты она распускала тугую прическу и расчесывала волосы, чтобы они водопадом спадали на плечи, или заплетала их в косички, как носят девочки. Брови и ресницы она красила тушью, а красная кайма губ придавала ей еще большую чувственность. В тот момент она даже нравилась самой себе. И все это для пятнадцатилетнего мальчика!

      В сотый раз она прочитала карточку с подписью Говарда: «Прекрасной Афродите…», даже не подозревая, что эти строки определят всю ее дальнейшую жизнь. Свернув записку, Сара носила ее между грудей, и всякий раз, когда ее обуревали сомнения, она доставала ее и перечитывала шепотом каждое слово, как школьница.

      Конечно, автор этих строк был молод, слишком юн для нее, но такими словами говорил не каждый взрослый. Ни один мужчина до этого не смог найти столь достойных выражений для нее, и никому не удалось вызвать такие бурные чувства. Нет, Саре было нелегко перековать свою заячью душонку. Но ведь таких заячьих душонок (так она себя уговаривала) было очень много.

      Она уже давно раскаялась, что уговорила Говарда уехать в Дидлингтон-холл. Теперь Саре не хватало его больше, чем она могла себе представить. Одного слова, одного легкого прикосновения ей бы хватило, чтобы унять грызущую тоску. Но между Дидлингтон-холлом и Сваффхемом лежала бесконечность в целых десять миль.

      В одном из таких приступов подавленности Сара Джонс вспомнила о Чарльзе Чемберсе, который, хоть она и отвергла его предложение, был готов помогать и словом, и делом. Началась уже вторая половина лета, но, несмотря на поздний час, было еще совсем светло, когда Сара вышла из дома.

      Чемберс жил неподалеку в небольшом домике на Мэнгейт-стрит, его трехэтажную безобразность скрывал плющ, покрывавший стены от фундамента до водостока. Они не встречались с того времени, как Чемберс просил ее руки, к тому же Сара не знала номер его дома. Ей казалось, что она уже прошла мимо. Но тут из окна верхнего этажа она услышала жалобный плач фисгармонии.

      На двери не было звонка, да и вряд ли бы он был слышен из-за музыки, поэтому Сара поднялась по сырой и холодной лестнице до темного коридора, где пахло мастикой и вареными овощами.

      Сара постучала и, не получив ответа, вошла в комнату, из которой доносилась