В окошко из темной каюты

      Я высунул голову. Ночь.

      Кипящее черное море

      Потопом уносится прочь.

      Над морем – тупая громада

      Стальной пароходной стены.

      Торчу из нее и пьянею

      От зыбко бегущей волны.

      И все забирает налево

      Покатая к носу стена,

      Хоть должен я верить, что прямо

      Свой путь пролагает она.

      Все вкось чья-то сила уводит

      Наш темный полуночный гроб,

      Все будто на нас, а все мимо

      Несется кипящий потоп.

      Одно только звездное небо,

      Один небосвод недвижим,

      Спокойный и благостный, чуждый

      Всему, что так мрачно под ним.

      Под небом мертвенно-свинцовым

      Угрюмо меркнет зимний день,

      И нет конца лесам сосновым,

      И далеко до деревень.

      Один туман молочно-синий,

      Как чья-то кроткая печаль,

      Над этой снежною пустыней

      Смягчает сумрачную даль.

      Христос воскрес! Опять с зарею

      Редеет долгой ночи тень,

      Опять зажегся над землею

      Для новой жизни новый день.

      Еще чернеют чащи бора;

      Еще в тени его сырой,

      Как зеркала, стоят озера

      И дышат свежестью ночной;

      Еще в синеющих долинах

      Плывут туманы… Но смотри:

      Уже горят на горных льдинах

      Лучи огнистые зари!

      Они в выси пока сияют,

      Недостижимой, как мечта,

      Где голоса земли смолкают

      И непорочна красота.

      Но, с каждым часом приближаясь

      Из-за алеющих вершин,

      Они заблещут, разгораясь,

      И в тьму лесов и в глубь долин;

      Они взойдут в красе желанной

      И возвестят с высот небес,

      Что день настал обетованный,

      Что Бог воистину воскрес!

      Холодный ветер, резкий и упорный,

      Кидает нас, и тяжело грести;

      Но не могу я взоров отвести

      От бурных волн, от их пучины черной.

      Они кипят, бушуют и гудят,

      В ухабах их, меж зыбкими горами,

      Качают чайки острыми крылами

      И с воплями над бездною скользят.

      И ветер вторит диким завываньем

      Их жалобным, но радостным стенаньям,

      Потяжелее выбирает вал,

      Напрягши грудь, на нем взметает пену

      И бьет его о каменную стену

      Прибрежных мрачных скал.

      Беру твою руку и долго смотрю на нее,

      Ты в сладкой истоме глаза поднимаешь несмело:

      Вот в этой руке – все твое бытие,

      Я всю тебя чувствую – душу и тело.

      Что надо еще? Возможно ль блаженнее быть?

      Но