Город стоит на холодном болоте

      Город зимой лихорадка колотит

      Летом его духота согревает

      Город на сваи свои забивает

      И погружается снова в болото.

      Экскалибур не сберёг Камелота…

      Кирпич скрежещет,

      Ржавчина крошится —

      Ломают дом.

      По плану —

      Бесфасадная теплица:

      Стекло, бетон…

      Чугунный шар.

      Как тяжкая планета,

      В пролом летит.

      Сметая вьщуманных где-то

      Кариатид.

      Гудят, как нервы, провода.

      Из тучи падает вода.

      Дома стоят, как сундуки.

      Пролёты поперёк реки.

      Санкт-Петербург давно смешон.

      Хотя и недопотрошён.

      В этом городе

      Чёрством, как чёрств

      Саваоф,

      У беременных плит,

      У поклонных голгоф

      Что-то рвётся внутри.

      Что-то желчью горит,

      И висят фонари,

      И кобыла парит…

      Нева, похожая на чёрный

      Кисель,

      И я, похожий на клоуна.

      Идущего из цирка на

      Карусель,

      Барышнями зацелованного,

      В воздухе пьшь, гарь, вонь.

      Город речной тлеет.

      Одинокая бродит в чане гармонь.

      Вода на луну блеет…

      И что за напутствие.

      Что за китч,

      В которой по счёту позе…

      Как ныне сбирается вещий Ильич

      В Финляндию на паровозе…

      Золото по небу пролетело,

      Смыло рукавом свинец и пыль

      Тело влезло в тело —

      И вспотело,

      И заколыхалось, как ковыль.

      .. Медленно сужались междометья.

      Радио хрипело о войне…

      Радостно – и радостно вдвойне.

      Больше нет

      Двадцатого столетья!

      Некому обиды раскатать.

      Некому прийти и извиниться.

      Время – тать, пространство – тать

      И город – тать.

      Магадан, прикинувшийся

      Ниццей.

      Бьш солнечный день.

      Но холодный.

      Я грелся в машине.

      Чёрными очками заслоняясь от солнца.

      Город моей мечты давно уже стал немодный,

      И я его даже разлюбил слегонца.

      Но ехал куда-то,

      И встречи ждал,

      И в кафе стучался.

      И то, что вокруг, хоть какой-то смысл всему придавало.

      10-е мая (или 11-е?) – нет, не останется в памяти эта дата.

      Не родился никто.

      Не скончался,

      И не вылетели даже комары из подвала.

      Вереницы вагонов, как каторжники на перегоне,

      Кандалами сцепленными раскачиваясь и громыхая.

      Прут через мост, над усиками испуганного трамвая.

      Монотонной своей предаваясь мантре-агонии.

      Что везут они? Смерть? Или жизнь? Неважно.

      Жизнь – убьёт и умрёт. А смерть – станцует.

      Кровью грязной горит предночной небосвод бумажный,

      И клянут мертвяки имя господа всуе.

      Вот последний вагон исчезает, и грохот гаснет.

      Город так же стоит – горбатым вопросом в небо.

      И куском недоеденного Блокадой хлеба

      Застревает