– И что же, это нравится землянам? – удивились инопланетяне.

      – А то?! – кивнул поэт. – Без меня и моей умы котомы они давно бы уже свихнулись.

      – Вы хотите сказать, с ума посходили бы? – принялись уточнять инопланетяне.

      – Конечно, – кивнул Возмущенский. – Ведь я же не серость как, скажем, тот же Евтушенский, который только и знает, что вопит о своей преданности Вождю и родине, хотя он, а не я самый настоящий Ирод, Христопродавец, да вообще тёмная личность..

      – За что же вы его так невзлюбили? – удивились инопланетяне.

      – За пиджак в яблоках и за многоженство, – с уверенностью произнёс Возмущенский.

      – У вас это не разрешено?

      – Нет, почему же. Но он так нагло женился на… Впрочем, я не сплетник, – оборвал себя поэт, – и, если уж говорить, то не о нём, а обо мне и моём творчестве.

      – Что же вы сейчас такого бесценного творите? – любопытничают аборигены.

      Возмущенский давно уже ничего такого не натворил, но давешняя, привитая ему привычка к возмущению, взяла свое:

      – Я творю сейчас очень объёмную и разоблачительную вещь «Пельше Пельцын и примкнувшие к нему домократы». В этой поэме весь мир увидит истинное лицо так называемой дермократии.

      – Вы против существующего правительства и проводимой им политики? – стали коварно интересоваться инопланетяне.

      – Нет, нет, – поспешно возразил Возмущенский, – но терпеть прихлебателей и – в прошлом – идеологов коммунистической морали не намерен.

      Возьмите хоть Гену Бурбулиса или, скажем, Толика Чубайса. Они завтра же перекрасятся из полосатых в ещё каких-нибудь, буде им от этого польза.

      – А вы самый верный патриот?

      – Нет. Я, как всегда, нет! – кивнул Возмущенский. – То есть, я хотел сказать «Да»! Конечно да! Вернее не бывает!

      – А Евтушенский тоже патриот или примкнувший к отщепенцам?

      – Дался он вам! – возмутился Возмущенский. – Недаром его чучело на Масленицу сожгли Бондарев со товарищи прямо во дворе Дома Литераторов.

      – Как же это произошло? – удивились инопланетяне. – Мы ничего не знаем.

      Тут Возмущенский сел на своего любимого конька и долго разглагольствовал на тему демократии в писательских кругах Земли, пересыпая речь цедеэловскими сплетнями и анекдотами. Выдохшись чуток, наш герой напомнил хозяевам о том, что «не хлебом единым», то есть наоборот. А когда спохватившиеся и чуть было не сгоревшие со стыда аборигены, накормили поэта всякой всячиной и разными разностями, Возмущенский выразил желание погулять по планете: на других посмотреть, себя показать.

      И всё бы, может быть, тихо-смирно прошло, да увидел наш герой, что нету у этих иночеловеков в городе ни одного памятника.

      – Я же вам, оживился Возмущенский, – такой памятник отгрохаю, век помнить будете! Я уже его вижу! Это будет початок кукурузы величиной с тридцатиэтажный дом! И посвящен он будет воссоединению наших цивилизаций!

      Скоро сказка сказывается да не скоро дело делается. Долго