Ужас не в том, что водой по песку

      боль пробегает, смывая надежду.

      Ужас не в том, что кольчуги одежду

      телу не снесть,

      что приставлен к виску

      ствол безрасчётно упавшего слова

      в пороховой непроглядности дня,

      ужас во мне – он как жизни основа

      впрыснут под кожу, ожогом звеня.

      В нём догорит и рассыплется гарью

      замок молчаний – непрочная крепь.

      В нём безотрадною склизкою тварью

      «завтра» вползает в безвременья степь.

      В ужасе этом предчувствия море

      бледным обманным мерцаньем дрожит.

      Ужасом этим, как плаканным горем,

      сердце и мается и дорожит.

      Твой голос не нашёл меня в распаде

      дыханьем прерываемых гудков.

      Судьба твоя опять стояла сзади

      тупым конвойным.

      В лагерной ограде

      не смели мы и думать о пощаде,

      не смели звать… не находили слов.

      И что же губы молвили твои?

      И что они, запнувшись, подавили?

      Какой навстречной пламенной струи

      не дождался твой рот в казённой были

      обычного нетрудного звонка?

      И где был я (или, быть может, не был?) —

      тоскою меряя пространства злую небыль

      и думая: «О, как ты далека!»

      Устанешь от сладкой неволи —

      на женщин вокруг погляди,

      а то хоть на девушек, что ли —

      на старость, что ждёт впереди.

      Склонись к начертанию ели

      на гаснущем пыльном окне

      и произнеси еле-еле:

      «То было обещано мне…»

      Она за окном не качнётся,

      судьбой позабытая ель.

      В тебе ничего не очнётся,

      и обетованных земель

      увы!..

      не всплывут очертанья

      в глазах безлукавых твоих,

      и будет тебе обещаньем

      лишь этот полуденный стих.

      От какой тебя – от завтрашней иль вечной —

      жду, как дара, страсти острия?

      Демоном ли… эльфом ли беспечным

      посетишь ты грешного