Шаги мои неспешны и не гулки,

      бреду сквозь рощу, пью покоя хмель.

      Я полюбил бесцельные прогулки,

      в бесцельности которых вся их цель.

      Всего-то и работы – дотянуться

      до ягоды какой-нибудь съестной,

      всего-то и заботы не споткнуться

      о ржавый корень, спящий под травой,

      всего-то и делов – не оглянуться

      на жизнь, что притаилась за спиной.

      Поэтам деньги не нужны,

      их бабки губят безвозвратно,

      с приходом денег им в штаны

      дуть начинает бес разврата:

      дружки, зелёное вино,

      шальные девочки-нимфетки,

      картишки, скачки, казино,

      в итоге – «русские рулетки»…

      Чтобы от этой маеты

      бедняги кровушкой не харкали,

      бабло метётся олигархами —

      оне безгрешны и чисты…

      Наглая сойка и шустрая белка —

      пряник с конфетой обеим пожива.

      Бабушка ветхая крестится мелко,

      мы здесь одни, может, только и живы.

      В городе, где нескончаема стройка,

      в новом недоме новый нежитель.

      – Бабушка ветхая, белка и сойка,

      где он покоится, мне подскажите.

      Не отвечают ни сойка, ни белка,

      бабушка тоже ушла в несознанку.

      Был он алкаш, допивался до «белки»,

      вывернув души нам всем наизнанку,

      но был поэт и саднящие строки

      нам, не ушедшим, оставил в награду.

      …Вот уж и к нам подбираются сроки

      те, о которых нам ведать не надо.

      Гипсовый мальчик с уснувшею дудкой —

      напоминанье о тех, кто под нами.

      В детстве на кладбище странно и жутко

      и всё спокойней, покойней с годами.

      Увы, Наташа, быть смешным

      случалось мне не раз:

      всю жизнь меж пьяных – трезвый в дым,

      частенько Гондурас

      меня так сильно волновал,

      что было спать невмочь

      мне от того, что я не знал,

      как бедному помочь,

      порой в чужой впрягался плуг

      и был кнутами бит,

      от ржачки лошади вокруг

      копытились с копыт,

      и уж подавно был смешон,

      когда в чужой толпе,

      ужасной вестью поражён,

      я плакал по тебе.

      На блёклых снимках – братья, дяди, тёти,

      отец и мать, и прочая родня.

      – А вот и я… Меня не узнаёте?

      Мне 20 здесь. Ей-богу, это я!

      Показываем старенькие фото

      друзьям-знакомым в вечной маете,

      чтоб убедить себя или кого-то —

      мы изменились, но мы те же,