***

      – Наш Демид не туда глядит, – хохотнул подошедший Семён. – Или туда? А, Демид?

      Невысокий, но крепкий кузнец и ещё более страстный лошадник Семён Семёнович Коваль, широкой, тяжёлой дланью хлопнул Игоря по спине, соблазняя постного парня на доброе утро. Приосанившись рядом, он, вельми чем-то довольный, сщурился на восток, бражно рыгнул и, отведя взор от солнца, принялся наблюдать как лошадь, шумно дыша в прозрачную воду, трогает Лютое, проверяя своим лошадиным чутьём пригодность питья.

      Игорь дёрнул плечом и грубее чем нужно ответил:

      – Гляжу куда глядится. Тебе-то чего?

      – Да мне ничего, – ответил Семён. – Я это так…, просто спросил, – он плюнул сквозь жёлтые зубы и, не глядя на парня, продолжил незлобно дурачиться: – Интересно, как там наши Алёнка с Кириллом?

      Игорь зарделся и на вопрос не ответил; где-то сейчас в дремучем бору, просыпалась зазноба и вьюнош жалел, что не рядом. Пригнав лошадей к водопою, он стоял и смотрел на жгучий восход и балясы лошадника были ему не к чему.

      Кузнец не сдавался:

      – Я говорю, мне интересно, как там наши Алёнка с Кириллом?

      – А мне почём знать?

      Вот уже год, приметив в юноше чувства к девице, Семён не спускал с него глаз. Шутками-прибаутками он выведывал помыслы Игоря в сторону крестницы.

      – И сердце не ёкает?

      – С чего ему ёкать?

      – Даже вот так?

      – У еёного братца, – Игорь презрительно хмыкнул, – имеется меч. Если что – сестру защитит.

      – Кто защитит? Кого? – зычный голос Добрыни Никитича возвестил о прибытии главного.

      Верхом на борзом коне воевода выглядел молодцом и чувствовал себя так же. Спрыгнув на землю, он позволил коню опробовать воду, сам же встал ближе к Семёну.

      – Так о чём ругаетесь, други?

      – О сердечной болезни, Добрыня Никитич, – лошадник притворно вздохнул.

      – Да ну! – богатырь тряхнул головой рассыпав светлые кудри по раменам.[19]

      – Вот те и ну. Я ему, как там наша Алёнка, а он мне – не ёкает, а если у парня не ёкает, значит, что-то не так.

      Добрыня, приняв игру, улыбнулся.

      – Я бы сказал, если у человека не ёкает о ближнем своём, значит, он болен и болен смертельно, – и, напустив на лицо серьёзную мину, добавил: – А раз так, в лазарет его, срочно. Пусть его сердце проверят; мож усохло маленько, а мож и вовсе нема.

      Игорь не выдержал:

      – Да идите вы оба… в Лютое!

      От злости на старших, он ударил по крупу стоявшую рядом кобылу. Табун всколыхнулся – боль одной стала болью для всех.

      – За лошадку в бубен получишь, паршивец! – рявкнул Семён. – Бить того, кто не сможет ответить – последнее дело. Месяц чистить конюшни и только попробуй кого-нибудь пнуть.

      От резких слов Коваля Игорь недобро ссутулился. Высокий, худой, с некрасивым, будто щерблёным лицом, он словно пристыл, не смея уйти, не желая быть рядом с Семёном.

      Добрыня не вмешивался. Неблагодарное дело