И опять – тишина, тишина, тишина.

      Я лежу, изнемогший, счастливый и кроткий.

      Солнце лоб мой печет, моя грудь сожжена,

      И почиет пчела на моем подбородке.

      Я блаженствую молча. Никто не придет.

      Я хмелею от запахов нежных, не зная,

      то трава, или хвои целительный мед,

      или в небо роса испарилась лесная.

      Все, что вижу вокруг, беспредельно любя,

      как я рад, как печально и горестно рад я,

      что могу хоть на миг отдохнуть от себя,

      полежать на траве с нераскрытой тетрадью.

      Это самое лучшее, что мне дано:

      так лежать без движений, без жажды,

      без цели,

      чтобы мысли бродили, как бродит вино,

      в моем теплом, усталом, задумчивом теле.

      И не страшно душе – хорошо и легко

      слиться с листьями леса, с растительным

      соком,

      с золотыми цветами в тени облаков,

      с муравьиной землею и с небом высоким.

      На мой порог зима пришла,

      в окошко потное подула.

      Я стыну зябко и сутуло,

      грущу – и грусть моя грешна.

      И то ли счастье, то ли сон

      на мой порог, как снег, упали,

      и пахнет милыми губами

      мое горящее лицо.

      Я жарюсь в чертовых печах.

      (Как раз за лириков взялись там!)

      Я нищетой до дыр залистан.

      О, не читай меня, печаль.

      Ты ж, юность, смейся и шали,

      с кем хочешь будь, что хочешь делай.

      Метелью праздничной и белой

      во мне шумят твои шаги.

      Душе и сладко, и темно,

      ей не уйти