Андрей ехал к Коле. В его рюкзаке, уже не том, что сопровождал его в Питер, а в другом, большом, походном, уместились, соприкасаясь дружно бочками, взятый на всякий случай альбомчик Магрита и старенькая, тертая боксерская лапа. На ногах были одеты так же изрядно потёртые в дворовых футбольных сражениях кеды.

      Роберт Николаевич позвонил через час после того, как ему были доставлены его посланцы вместе с «крокодилами». Он просил, очень просил не держать зла и войти в положение, извинился за тупость своих подчиненных, увы, не приученных к общению с интеллигентными людьми – а что делать, где же сейчас других порученцев найти? Оправдывался, что у него и в Кремле все такие, шпаной их называл. Благодарил за урок, убеждал, что не держит сам обиды и что штиблеты, в общем-то, почти не попортились. И ещё, понизив даже голос, уговаривал не бросать Колю – может, и правда, это, не красками пусть займётся, а каратэ. В голосе его Андрею послышалась такая непривычная неуверенность и беспомощность, что художник согласился. «Без матери растут, вы это, войдите в положение». Экономка встретила Андрюшу улыбочкой – ну, очень старалась. Она отвела взгляд от кедов, вроде как не заметила, сразу вручила конвертик и ещё коробку, перевязанную аккуратно бечёвкой.

      – Что это? – поинтересовался Андрей.

      – Это от Роберта Николаевича, – загадочно ответила она и шмыгнула из прихожей, всё-таки не удержав быстрой брезгливой морщинки:

      – Мальчик вас заждался. Всё красками одно и то же малюет, листы закрашивает. Никакой бумаги не хватит. И выкидывать