В небе солнце белого золота. Каждый лист в парке узорчат. Лужайки свежи. И вдоль дорожек мраморные девы с нежными припухлостями – в ожидании Пигмалиона.

      Бронетранспортер, ощеренный стволами, подкатил наконец обратно, к дворцу Сан-Суси.

      Дворец был удивителен своей пустотой – отмытый солнцем от наростов живописи, гобеленов и портьер. Нам захотелось пройти по нему еще раз, уже не торопясь.

      У дверей стоял ефрейтор в новенькой зеленой фуражке с новехонькой самозарядной винтовкой Токарева. К стволу примкнут штык-кинжал. Рожа у ефрейтора наглая, стоечка хозяйская, как у осодмиловца на танцплощадке.

      – Вот это хват, – сказал упрямо-медленный Егор. Перевалился через борт и подошел к ефрейтору. Тот штык перед собой выставил. И так это невежливо Егору:

      – Назад!

      – Сразу и назад. Мы победители, желаем дворец осмотреть. Ты глянь-ка, глянь, какое небо – это же куст сирени, его Господь нюхает.

      – Сказано, назад! Капитана позову. Вы уже осматривали.

      – Осматривали один раз. А ты, значит, за нами потихоньку по-за кусточками. На полусогнутых воюешь? Сохраняешь себя для крематория?

      – Иди – стрелять буду!

      – Стрельнешь – они тебя в эту дверь вколотят по крошечкам, по атомам. – Егор кивнул на нас. – Похоже, тебя мама от злости родила.

      Ефрейтор сглотнул, прижался спиной к дверям, он понимал, что превысь он какой-то допустимый в его положении уровень хамства – и его действительно в дверь вколотят. А вот Егор не понимал – что же такое случилось? Почему этот ефрейтор перед ним не трепещет? Не восторгается? Не предлагает закурить? Не чтит?

      – А по соплям? – сказал ефрейтору Егор.

      – Под трибунал пойдешь.

      – Да там же ничего нет, во дворце! Что ты охраняешь, ублюдок?

      – Под трибунал пойдешь, – повторил ефрейтор, в голосе его уже вызревал визг. Сейчас он выстрелит. Не в Егора – в воздух. Прибежит начальник караула. Мы, конечно, уедем. Но не хотелось. Нам было обидно.

      Мы, конечно, были герои. Мы даже понимали что-то, хотя у героев с пониманием туго, – чувствовали, что у такого вот ефрейтора мы, кроме злобы, других чувств не вызываем, что этого кота войны, такого гладкого от сала, сливок, девок, подкармливают и дрессируют на нас, как на мышей, а мы стоим под подозрением, под приказом об усилении дисциплины в армии вплоть до расстрела. Мы уже были лишними на войне. Какая там разведка? Зачем? Рвущийся к победному майскому дню фронт с маршалами, генералами, героями уже накрывала волна тылов – специалистов, экономистов, искусствоведов, прокуроров, комендантов и конвойных рот.

      Егор психанул вдруг:

      – Пустоту охраняешь, сука! А если я вот этой мраморной Диане да по титькам?

      – Валяй. –