Очнулся Ференц на земляном полу, головой в гнилой соломе.

      Сквозь узкую выемку под крышей проникал свет, не утренний, а жаркий уже, дневной. Солнечные пятна дрожали высоко на бревнах.

      На свету болтался пучок травы.

      Лабаз чей-нибудь, подумал Ференц. Наверное, и отславословили уже, и поклоны отбили. Теперь решают…

      Во рту было солоно от крови, справа не хватало верхних зубов. И дергало болью сердце: Яся, Яся. Дурак я, Яся. Права мать.

      Какое-то время Ференц ловил звуки за стенами, но они были обычными – звенел насекомыми воздух, побрехивал пес, издалека доносилось мычание коровьего стада. И кто-то ходил, пофыркивая, почесываясь, поблизости.

      Охрана.

      Ференц усмехнулся. Кто я? Червь. А вот охраняют же.

      Многоголосье вспухло внезапно.

      Был здесь и зычный Потеев голос, и визгливый Ясиного отца, и вплетающийся укором материн. Был и незнакомый голос – скрежещущий, хриплый.

      Шелест одежды, шорох множества ног. Свет в узкой выемке стал густо-желтым.

      Ференц сглотнул. Кому не известен свет Яркой службы? Поди поищи такого идиота. Наверное, слепец и тот…

      Звякнул, отмыкаясь, засов.

      – Выходи, тварь, – сказали Ференцу.

      Ференц поднялся и, щурясь, вышел.

      Мостыря стояла мрачным полукругом. С одного края – хмурая мать. С другого – скорбный Гортель. Тая. Клеом. Девчонка Омельда и Неры. Потей. Все-все. Будто никому не нужно в поле или на хозяйство. Сгорбленные, прижатые к земле светом, исходящим от высокой фигуры в центре.

      Серые платья и порты. Белые рубахи. Синие платки.

      – Говорил слово «свет», урод? – проскрежетала фигура.

      – Да, – сказал Ференц.

      Смотреть на фигуру было больно, но, если терпеть, сквозь свет постепенно проступало одеяние в складках и жестокое узкое лицо.

      – И ты думаешь, ты сделал великое благо, землеед? Человек Яркой службы подступил к Ференцу так близко, что тому жаром обожгло брови и ноздри. Дышать стало трудно, а ноги сами подломились в коленях.

      – Нет, господин Яркий.

      Ференц скрючился перед фигурой.

      – Урод ты и дурак. Иди за мной.

      Мостыря расступилась перед светом.

      Проплыло мимо Ференца насупленное лицо Потея, чье-то еще лицо. Его никто не тронул. Только мать прошипела:

      – Чтоб ты сдох!

      Но Ференц не сдох, хотя и едва не упал.

      Слово засело где-то в животе, скручивая кишки. Искреннее, жгучее.

      – Эй, – обернулся человек Яркой службы, – к девке кто проводит?

      – Я, господин вы наш светлый, – оттолкнув Ференца, Потей Кривоногий юркнул вперед. – Сюда, светлый господин. Мы ее в ямник, в ямник…

      – Я знаю куда, дурак, – лениво сообщил Яркий, – видно же, как слово