Чьи это перла

      застыли скалою над бездной?

      Чьи это жерла

      зрачками из страшного сна?

      Чьи это серны

      поют нам про слезы и бедность?

      Чьи это нервы

      натянуты, словно струна?

      Чьи это штампы

      как стон в завывании ветра?

      Чьи это залпы

      в падении снежных лавин,

      где в свете рампы

      мы видим нехилого метра?

      Красною лампой

      рябин полыхает рубин.

      Чьи это сопли

      текут по вратам Самиздата?

      Чьи это вопли —

      забором заломленных рук.

      Виден не рохля

      в кровавых сполохах заката.

      Пусть все оглохли,

      но скромный наш скрашен досуг.

      Ведь это точно когда-то было…

      Рисунок серый – в карандаше…

      Утла подвода, худа кобыла —

      в тумана кашице, густыше.

      В телеге той я лежал, колышим,

      в сенные вдавленный вороха,

      осенним паром, в жавель закисшим,

      забит по самые потроха.

      Возница – дедушка однорукий

      спокойно правил сквозь ветровал,

      он был недвижимый и беззвукий —

      клубы табачные выдувал.

      Плыл скрип колес, тишину тревожа,

      тягуче-медленно, как в клею,

      и дым с туманом по конской коже

      стекали в черную колею.

      Так мы катили, не шибко ходко

      (для нашей клячи – во весь опор)…

      Я думал: «Дедушке надо б лодку,

      а мне, любезному, – в рот обол».

      И вспоминался недавний сон мой —

      душа болела во сне, хоть в крик.

      И шли ко мне эскулапов сонмы,

      и говорили, что ей кирдык…

      Заговорил, наконец, возница:

      – Ты разумеешь, – сказал, – сынок

      бывает у сырасць такую сница —

      саднит клешня-то помилуй бог.

      Ага отрезанная зараза

      во сне-та ёсць она и болит.

      Я мол до фельшера ён адразу —

      атрит гутарит ци ангидрит.

      Гадоу пятнацать руки не маю.

      Не смог бы мабуць с двумя ужой…

      Я понимаю, дед, понимаю.

      Похоже, как у меня с душой…

      Поговорили мы, замолчали.

      За нами двигались в молоке

      фантомы боли, мечты, печали

      к тому кордону и к той реке…

      Темно у дохтора на приеме,

      вчерась, горбатясь за гумус тмящий,

      перестарался, а нынче в дреме

      сижу ледащий с лицом просящим.

      А рядком дедка сидит безрукий

      и все страдает от боли жгучей

      в руке, c которой давно в разлуке,

      с лицом темнее осенней тучи.

      – Шо, хлопчик, скоро, нас дохтор примет?

      – Хто яго знает, сих эскулапов?

      Ужо онемели ужица с выей,

      давненько не был в явонных лапах.

      Как-то мне щупали грудь, паршивцы,

      кололи и жгли, убивцы, трахею…

      Искали душу в сердечных мышцах.

      Видно, давно я расстался с нею.

      Болела сильно, такой уж родился,

      фантомы боли, сонмы печали…

      Пошла уж какая, дедуля, седмица…

      Пропала душа, куда-то отчалив.

      Нас врач осмотрит – печать, как клякса,

      в Собес с тобою сделаем ходку.

      Мне б в рот – оболу, а лучше – баксы,

      а ты, дедуля, проси молодку.

      Пора инвалидов взять на поруки,

      и поддержать нас, таких горемычных,

      ты,