Бесконечное время между первым и вторым закатами он провел с братьями и несколькими соседями, за которыми отправили посыльных. Гайжур или Инброкар никого не интересовали, никто не спросил, почему Супаари оказался в Кирабае или каким образом получилось, что он путешествует с младенцем. Разговор разнообразили крики требовавших еды голодных, испуганных и необученных руна, а посвящен он был утомительной дискуссии о том, как несколько обдуманных и справедливых убийств могли бы подкорректировать генеалогический и политический статус всего бассейна реки Пон. Консенсус, недостаточный для того, чтобы разрушить затор на уровне города Кирабай, был тем не менее достигнут с лишенной отваги решимостью, присущей людям, понимавшим, как они обездолены рождением и историей.

      – Тройной альянс был ошибочным с самого начала, – пробурчал склонивший голову на грудь сосед. – Нам нужна драка так же, как руна необходим хороший фураж. Мы деградировали, потратив все эти годы на ожидание. Праздность и упадок…

      «Так уходите отсюда! – хотелось закричать Супаари. – Уматывайте. Возьмите новый след». Однако они могли оставить Кирабай не более, чем руна – запеть. В них не было такого качества… или оно присутствовало в них, но обычай настолько искалечил этих людей, что они даже не могли представить, что можно пытаться искать что-то новое. Значение имело только одно наследие, даже если все помянутые предки за последние двенадцать поколений являли собой перечень в два столбца: в одном – кого из них ненавидеть, в другом – кого винить за каждое прикосновение злой судьбы. «А внутри себя никакой вины нет, – думал, слушая их, Супаари. – Среди нас нет тупиц, нет бестолковых, нет бездельников. Все мы могучи и победоносны, кроме тех, кто правит нами».

      Песнопения начались сразу же, как только догорел свет второго заката, голоса возвысились в древних гармониях, и соседи отправились по домам, а его братья начали готовиться ко сну. Эти закатные песни были самым ранним воспоминанием Супаари, грудь его сдавило, гортань стиснуло. Самой подлинной красотой, открывшейся ему, которую он познал, как основатель новой наследственной линии, было участие на закате в хоровом пении Инброкара; счастье это превосходило в его памяти даже тот момент, когда он узнал о беременности Жхолаа.

      Теперь он имел законное право исполнять роль Старейшего, но в тот вечер он молчал, как трепетавшие в кухне слуги руна. «Я спою снова, – пообещал он себе. – Только не здесь, не среди этих темных невежественных дураков. Не знаю где, но спою».