Генри проснулся, когда на панорамных окнах закрылись автоматические жалюзи. Наступил вечер. Генри все сказал Марте. Беспощадно и обстоятельно, как и намеревался. Он специально выбрал жесткий вариант, чтобы облегчить жене расставание.

      Послушай, дорогая, начал он, я тебя оставлю, потому что хочу теперь не тебя, а другую женщину. Я терпеть ее не могу, но это не играет никакой роли. Я люблю тебя, но ты давно перестала быть для меня незнакомкой, и наша любовь теперь – это только дружба. Наши отношения всегда были дружбой, я не мог презирать тебя настолько, чтобы просто тебя желать – любовного пыла между нами больше нет, да, собственно, его никогда и не было. Эта другая женщина моложе и красивее тебя. Ты ее знаешь – это Бетти. Да, как нарочно, это именно Бетти. Она стала моей добычей, моей музой, моей рабыней, и я презираю ее всей душой. Мы с ней соучастники, она возбуждает во мне животные низменные инстинкты, я обожествляю ее ноги и должен при этом рассказать о ней, чем причиню тебе боль. Мне и самому больно. Пойми меня правильно, я продолжаю испытывать к тебе нежнейшие чувства. Я почитаю тебя как святую, я всегда хотел охранять и защищать тебя, и я делал это, насколько это было в моих силах. Но теперь между нами встало еще одно препятствие. У Бетти будет от меня ребенок. Ты не хотела детей, как и я. Я не могу себе представить, как буду воспитывать ребенка; ты же знаешь, как выводит меня из себя детский плач, а все дети только и делают, что не переставая кричат. Но так сложились обстоятельства. Я благодарю тебя за все, и будь уверена, что всю оставшуюся жизнь меня будет мучить совесть.

      Жена едва слышно выкрикнула его имя, когда Генри заговорил о ребенке, а потом в дом словно ворвалась морская волна и унесла Марту с собой.

      Генри с трудом встал с кожаного дивана, правая нога онемела, и он растер ее, чтобы восстановить кровообращение. Потом он подошел к окну и посмотрел на безмятежные поля. Море исчезло.

      Генри, хромая, вышел в кухню, чтобы сварить себе ристретто. Эта дьявольская сила должна была унести прочь его, а не Марту. Ему было действительно больно от всего того, что он наговорил жене. Ведь все это была неправда. Почему он не говорил об уважении и благодарности, о восхищении и любви, которые он как никто другой питал