Ветер, дувший с лесистых холмов на севере, гнал по земле тонкую поземку. Холодные порывы насквозь продували высокий и темный лес, ломали сучья, качали верхушки хвойных деревьев. Кое-где ветер перепрыгивал через расчищенные человеком поляны, где из замерзших борозд торчала короткая стерня, через приземистые дома, сдувая с крыш перья дыма.

      Ветер перемахнул через гребень… ворвался в безлесную долину, свободную от деревьев, притиснул к земле невысокие хижины из дерна, срывая с их крыш сухие стебли.

      Прижимая подбородок к груди, чтобы укрыть лицо от колючих снежинок, Ликос Микенский туже запахнул вокруг тела белый шерстяной плащ. Конический шлем, украшенный рядами кабаньих клыков, мог защитить его от ударов меча, но не от непогоды. Он остановился перед низкой дверью последней в селении хижины и открыл ее. Внутри было влажно и холодно, как и снаружи… только внутри воняло.

      – Что случилось? – спросил Ликос.

      – Не знаем, – отвечал Козза, седовласый воин со шрамами на лице, бронзовый полудоспех и остроконечный бронзовый шлем которого носили следы множества схваток. Щурясь в тусклом свете очага, он глядел на мужчину, стонавшего на земляном полу хижины. – Один из мальчишек наткнулся на него на опушке леса и известил меня. Тогда он тоже был без сознания. Малый приволок его сюда.

      Низкорослый крепкий мужчина в запятнанном буром одеянии явно умирал.

      – Может быть, кто-нибудь из них знает, кто он? – спросил с порога Ликос, не пожелавший войти в зловонное помещение.

      – Он не из их рода, это альбий, – отвечал Козза. – Мальчишки только это смогли сказать мне. Они напуганы, они говорят, что один из них как будто встречал этого альбия, но не помнит его имени. Глупы они, вот что.

      Мальчишки жались друг к другу под шкурами на ложе и опасливо переглядывались, только белки блестели на перепачканных сажей лицах. Когда Козза заговорил о них, они отодвинулись еще дальше.

      Не нравилось все это Коззе. Он потыкал в ребра лежавшего большим пальцем ноги, но безрезультатно. Глаза мужчины так и не открылись, на губах выступила розовая пена.

      Огромная рана в его груди была заткнута свежим мхом, однако повязка не могла остановить кровь, струйками стекавшую по ребрам. Козза бился во многих битвах, он знал, как умирают мужи, и знакомое присутствие смерти не смущало его.

      – Оставь его, – приказал Ликос, поворачиваясь, чтобы уйти, но остановился и ткнул пальцем в сторону мальчишек, забившихся еще дальше. – А эти почему не работают?

      – Один из оловянных ручьев разлился. – Козза шагнул влево, оказавшись чуть позади Ликоса. – Пока вода не спадет, там нельзя копать.

      – Тогда поставь их к килнам, чтобы жгли древесный уголь… или руду пусть толкут; дела для них много.

      Козза согласно кивал. Что они ему – просто мальчишки-донбакшо, за какие-то безделушки проданные родителями в услужение.

      Ветер заносил в хижину снежные хлопья; весна в этом году запоздала. Солнце холодным оком светило невысоко над горизонтом. По полузамерзшей грязи и заносам белого пепла шагали они к приветливому теплу, исходившему от одной из печей: под односкатным навесом в углублении была навалена груда раскаленного древесного угля, перемешанного с рудой. Для выплавки олова требовалось дутье, и, заметив Ликоса, пара мальчишек, без усердия колыхавших мехи, налегла на них со всей силой; посыпались искры, свиная шкура, из которой были сделаны мехи, визжала, обретая между двумя досками новую жизнь.

      – Эта скоро будет готова, – проговорил Ликос, окидывая опытным взглядом ворох раскаленных углей.

      – Не нравится мне этот раненый альбий. Как он здесь оказался? В этих краях они не живут. Почему…

      – Они воюют между собой, а значит – умирают. К нам это не имеет отношения.

      В этих словах слышался уже приказ удалиться. Козза неохотно оставил тепло и отправился назад в собственное жилье – за мечом и щитом с бронзовой бляхой в центре. Это в поселении можно было ограничиться полуброней и кинжалом. Даже один шаг за вал следовало делать вооруженным – и при этом не лезть на рожон. В лесу водились медведи, иной раз они могли и напасть после долгой зимы; волки, бродившие стаями, видели в людях всего лишь источник мяса. В чаще кустарников таились свирепые вепри, могучие убийцы. И люди: нет страшнее убийц среди всего живого на земле. В незнакомце любой видел врага. За пределами домашнего круга друзей не было.

      Мирисати сидел на корточках чуть ниже гребня, перегораживавшего долину вала.

      Тяжелый щит лежал рядом с ним, кончиком меча он чертил на грязи круги.

      – Я легко мог бы убить тебя, – проворчал Козза. – Расселся, словно с наслаждением валишь кучу.

      – А вот не убил бы, – отвечал Мирисати с безразличием молодости к одолевающим старость заботам. Он сел, потянулся, потом поднялся на ноги. – Я же слышал еще за целую сотню шагов, как ты хрустишь коленями и звенишь броней.

      – Что видно?

      Козза, сощурясь, вглядывался в снежную пелену. Перед ним простиралась во всю ширину безлесная долина, покрытая кочками