Оружие слабых. Повседневные формы крестьянского сопротивления. Джеймс Скотт
Читать онлайн книгу.
политики, пытающейся воздать должное крестьянству как историческому субъекту, следует обязательно учитывать тот феномен, который мы решили назвать повседневными формами сопротивления. Уже в силу этой единственной причины важная задача заключается в том, чтобы не только документировать, но и навести определённый понятийный порядок в этой, на первый взгляд, сумбурной человеческой деятельности.
Повседневные формы сопротивления не добираются до заголовков газет[109]. Подобно тому, как миллионы полипов создают, сами того не желая, коралловый риф, тысячи и тысячи отдельных актов неподчинения и уклонизма формируют собственный политический или экономический барьер. Какое-либо драматическое противостояние случается редко – такие моменты заслуживают особого внимания. А когда – если развить приведённую аналогию – государственный корабль натыкается на этот риф и садится на мель, внимание, как правило, обращено на само кораблекрушение, а не на необъятную совокупность мелких действий, благодаря которым оно стало возможным. Исполнители этих мелких действий стремятся привлечь к себе внимание лишь в редких случаях. Их безопасность заключается в их анонимности. Столь же чрезвычайно редко предать своё неповиновение огласке желают государственные чиновники, ведь это было бы равнозначно признанию того, что их политика непопулярна, а главное, продемонстрировало бы шаткость их власти в сельской местности – ни то ни другое не отвечает интересам суверенного государства[110]. Таким образом, характер самих описанных действий и своекорыстная бессловесность действующих лиц создают нечто вроде заговора молчания, который почти что вычёркивает повседневные формы сопротивления из исторической летописи.
Поскольку письменная история и общественные науки создаются интеллигенцией, использующей письменные источники, которые также формируются преимущественно грамотными чиновниками, эти дисциплины попросту не обладают достаточным инструментарием, позволяющим выявить тихие и анонимные формы классовой борьбы, характерные для крестьянства[111]. Те, кто их практикуют, по умолчанию присоединяются к заговору их участников, которые сами как бы клянутся хранить тайну. На коллективном уровне этот едва ли существующий в реальности сговор способствует появлению стереотипного образа крестьянства, закреплённого как в литературе, так и в истории, как класса, чередующего длительные периоды покорной пассивности с кратковременными, жестокими и тщетными взрывами ярости:
«За ним стояли века страха и покорности, его плечи огрубели от ударов, а его дух был настолько подавлен, что он не чувствовал своего унижения. Его можно было долго бить, морить голодом, ограбить до нитки, – он всё сносил терпеливо в своём сонном отупении, не осознавая сам того, что смутно копошилось где-то в глубине души. И наконец наступал час последней несправедливости или последней обиды, когда он внезапно
Как отмечают Эрик Хобсбаум и Джордж Руде, эту форму сопротивления не принимали во внимание не только консервативные элиты, но и левые силы, сосредоточенные в городах: «Историки социальных движений, похоже, реагировали на это явление во многом так же, как и прочие городские левые, к кругу которых традиционно принадлежало большинство этих историков. Иными словами, им, как правило, были неизвестны подобные явления, пока они не проявлялись в достаточно выразительной форме или в достаточно большом масштабе, чтобы на них обратили внимание городские газеты».
Но и здесь есть свои исключения. В этом плане несомненную пользу могут принести свидетельства, зафиксированные на локальном уровне, поскольку действующие на нём чиновники пытаются объяснять своему начальству в столице причины недостаточных показателей – к примеру, налоговых поступлений или воинского призыва. Можно представить и неформальные, устные свидетельства, такие как неофициальные заседания кабинета министров или отдельных министерств, созываемые для решения проблем, связанных с провалами политики, которые вызваны неповиновением сельских жителей.
К частичным исключениям, которые приходят на ум, относятся антропология, поскольку её настоятельный принцип заключается в тщательном наблюдении в полевых условиях, а также история рабства и советской коллективизации.