Птица кричала резко, пронзительно и жалобно. Она испускала тонкий вопль в городскую ночь, будто выстреливала длинной тонкой иглой. Её крик становился всё чаще и чаще. Если раньше казалось, что она просто такая вредная, эта птица, то теперь, когда её механические вопли иногда прерывались тонкими всхлипами, было похоже, что она кричит сквозь рыдания и страшную муку.

      Лерка в очередной раз в бешенстве перевернула подушку.

      – Серёж, убей эту сволочь. Я так больше не могу.

      Был второй час ночи, но она знала, что брат не спит. Птица не давала им спокойного сна уже две недели, с тех пор, как поселилась где-то рядом. Она кричала только по ночам, но так громко, что и сквозь закрытые окна разрезала сознание пополам. Её крик звучал как нож, которым резко проводишь по мокрому стеклу. Иногда в этом страшном визге прорывался такой надрыв, что Лерка съёживалась под одеялом, а по локтям пробегали мурашки.

      – У меня нет даже банальной пневматики, – хмуро отозвался Сергей, и по голосу было понятно, что он глубоко об этом сожалеет. – И эта тварь не могла поселиться низко на дереве, не настолько она тупая. За такие концерты её бы в первую же ночь приговорили.

      Лерка раздражённо вылезла из кровати и подошла к окну. Во дворе тускло светил единственный фонарь, но темно не было: снег делал сам воздух нежно-сиреневым, в нём чётко прорисовывались колченогая лавка, сломанные качели, помойка, песочница, плешивый пёс, пробежавший по бордюру, – всё, кроме проклятой птицы.

      Лерка смотрела на снег. Пятнадцатое августа. До сих пор каждый год в это время она объедалась сливами – у них в деревне был небольшой