Течёт толпа из хмурых проходных,

      На всех углах двоится и троится,

      И вот уже остались мы одни,

      И вот уже вокруг чужие лица.

      Там, позади, людской поток течёт,

      И полы у плащей взметает ветер,

      А здесь уже мы все наперечёт

      И, может быть, одни на целом свете.

      Напрасная ль дорога нам легла,

      Раз так легко нам в мире растворяться,

      Прощаться возле каждого угла

      И на холодных улицах теряться?

      Отец-наместник дал мне разрешенье

      Сойти во тьму, ведь мы с ним —

                                                      земляки.[2]

      Свеча в руке, кончаются ступени

      И каплет талый воск на башмаки.

      Над нами флюгера на башнях стонут,

      А здесь во мраке тлеют образа.

      Со мной идёт загадочный эстонец,

      Его непроницаемы глаза.

      И нас ведёт загадочный священник,

      Его глаза сухи, утомлены.

      Я у него готов просить прощенья,

      Хотя не знаю за собой вины.

      А тишь такая, что зрачки морозит.

      Но вот в простенке задрожит свеча —

      Закладывают склеп. Как капли оземь,

      Всё глуше, глуше кирпичи стучат.

      А ведь сегодня утром мне казалось,

      Что чудеса должны быть высоки, —

      И вот в песке подземном увязают

      Закапанные воском башмаки,

      И холод этих стен в разгаре лета

      Рассеивает всю мою тоску.

      Так дай мне Бог шагать по белу свету,

      Как я иду по чёрному песку.

      Нам объяснял экскурсовод,

      В какой реке какая рыба,

      В какой тюрьме какая дыба,

      В какой земле какой народ,

      Какая где растёт трава,

      Где мертвецов в земле хоронят,

      Где на добычу стай вороньих

      Их вешают на дерева.

      Мне было чувствовать дано,

      Как весело прошло по жилам

      И голову мою вскружило

      Всезнанья сладкое вино.

      Теперь я понял, что нигде

      Не могут люди жить без хлеба,

      Что дождь на землю сходит с неба,

      А рыба плавает в воде.

      На песке у медленной воды

      Влагой наливаются следы —

      Это в полукружье каблука

      Селенга́, зелёная река.

      У неё – шестнадцать рукавов,

      Вдоль неё – пятнадцать островов.

      Как щетина жёсткая, трава

      Густо покрывает острова.

      Дно реки – страницу из песка,

      Покрывают строки дневника.

      Образуют в тёмной глубине

      Надписи, неведомые мне,

      Бычий череп или шар ядра,

      Гривенник и дужка от ведра.

      Селенга, зелёная река,

      Вспомнит молодого казака,

      Вынесет на берег для меня

      Пряжку от казачьего ремня

      С барабаном, саблей и орлом,

      Чищенную мелом и сукном.

      А теперь у медного орла

      Зеленью подёрнуты крыла,

      Как трава по этим островам,

      Как вода по этим рукавам.

      Был ты, хан Зундуй, великий хан,

      Табуны твои сотрясали степь,

      А теперь у тебя четыре шатра,

      На четыре шатра – одна кошма.

      Где лежит кошма, там сидит жена.

      Было сорок жён, а теперь одна.

      Лишь она одна в очаге твоём

      Бережёт