Диссиденты советской эстрады. Максим Кравчинский
Читать онлайн книгу.
столице создал свой оркестр. «Кстати, Вилли Токарев играл у меня на гитаре», – рассказал в беседе с авторами Жан Арутюнович. Песни разлетались мгновенно, Татлян звучал из каждого окна, с каждой танцплощадки, в ресторанах и на радио.
Жан Татлян и Вилли Токарев исполняют песню «Белый медвежонок». Ленинград, 1969
Поклонницы сходили с ума: объяснялись в любви, после концертов поднимали вместе с машиной. Он входил в десятку самых высокооплачиваемых авторов: давал 350–400 концертов в год и за каждый получал 39 рублей, в месяц набегало больше тысячи – сумасшедшие тогда деньги! Плюс отчисления за музыку как композитору. Вся страна распевала «Осенний свет», «Фонари», «Звездную ночь»… В короткий срок было распродано более 50 миллионов пластинок. У него было все: слава, квартира в центре Ленинграда, машина, катер (точнее – шведская крейсерская яхта), собственный оркестр, многочисленная армия поклонниц… Его называли ленинградским Азнавуром, первым советским шансонье. Не хватало главного – свободы. На него продолжали давить: «А почему вы поете только свои песни? Пойте одно отделение свои, а второе – песни советских композиторов». Но он не хотел жить по указке, даже несмотря на козни чиновников. В 1968 году нашелся повод наказать Татляна: под Новый год он отказался дать концерт в Орле: хотел, чтобы его музыканты успели домой, к семьям. Жалоба директрисы местной филармонии – легендарной бандерши советской эстрады – решила его судьбу. У нее было все схвачено и в партийных сферах, и в Министерстве культуры. «За недостойное советского артиста поведение» гастроли «зарвавшейся звезды» (как потом писали газеты) отменили на целый год. Но Татлян не унывал, потому что всегда был оптимистом и жизнелюбом: наконец есть повод отдохнуть от бесконечных гастролей!
Предсказанная судьба
Усталость от постоянных запретов нарастала. В телефонном разговоре Жан Арутюнович поведал:
«Мой отъезд был обусловлен только цензурными соображениями. Это было главной причиной – давление цензоров. Мне не давали возможности, всячески запрещали петь мои песни – говорили, что они “идеологически невыдержанные”. Что, в общем, надо петь не о чем вздумал, а песни о “серпе и молоте”. Песни мои считали “сделанными с элементами подражания Западу”. Представьте: я свою последнюю перед отъездом концертную программу сдавал худсовету пять (!) раз, ее в итоге так и не утвердили! Я возражал: “Но ведь во Франции, например, шансонье поют свои песни на любые темы, им никто не запрещает!” На что мне сухо отвечали: “Мы не во Франции, мы – в СССР!”. Я не понимал, почему не могу навестить родную тетку во Франции (хотя она слала приглашение за приглашением) и каждый раз должен выслушивать вкрадчивые объяснения “официальных лиц” о том, что такая степень родства – еще не достаточное основание для поездки за рубеж. Я никогда не плясал ни под чью дудку и этим очень горжусь. Хотя и чувствовал себя птицей в клетке. А какая разница, из золота эта клетка или из черного металла?!»
Жан Татлян: «Мой отъезд