Письмо третье.

      «Любимая моя, здравствуй! Получай мое третье письмо, хотя я знаю теперь, что ты не получила даже первое. Так работает наша хваленая советская почта, увы.

      Но вчера я слышал по телефону твой родной, милый моему сердцу голосок, и был так рад нашему разговору, что долго не мог уснуть, а когда волны Морфея унесли меня в свои райские кущи, то увидел чудный сон: ты была в белом с кружевами платье, необыкновенно красивая и я, схватив свое сокровище на руки, кружил и кружил тебя всю ночь среди необыкновенных чувств, охвативших меня волшебной музыкой нашей любви.

      Я не решался позвонить тебе на работу еще раз, памятуя о том, что позвонил как-то, и разговор у нас не получился, ты была занята, поэтому послал два письма одно за другим, терзался в своих глупых сомнениях, но больше терпеть не мог, это было свыше моих сил, и вот позвонил еще, как только приехал со съемок и переселился в другой номер.

      Я рад, что разговор наш получился таким родным и желанным, искренним. Услышал твой мягкий – милый голос, почувствовал, что ты ждала моего звонка, и ждешь моих писем, даже носишь с собой ключик от почтового ящика, и время в разлуке так же тягостно для тебя, как и для меня.

      И вдруг ты сама позвонила мне вечером, ко мне в это время зашли второй режиссер с ассистентом. У них сломался телевизор, и мы смотрели вторую серию «Американской трагедии», болтали о разном, и вдруг позвонила ты, я убавил звук, и пришлось говорить с тобой в их присутствии. Очень волновался, мне хотелось кричать тебе о своей любви, но в номере были чужие.

      Я не стеснялся их, но мне не хотелось, чтобы мои сокровенные слова, предназначенные только тебе, слышали чужие уши. Поэтому, когда ты заметила в конце разговора, что я заговорил как телеграф, то расстроился, и вот пишу об этом.

      Я буду теперь жить в этом 603 номере, с телефоном, до конца съемок, и ты тоже звони и пиши, твои слова нужны мне как воздух, как сердцебиение, и спасение от давящей тоски. Со мной никогда еще ничего подобного не было, так что не подумай, что я псих какой-то, нет, просто влюбленный человек.

      Ты мне рассказала, что Кирилл повзрослел, встречается с девочкой, и ты разрешаешь им посидеть вдвоем в нашей комнате, это хорошо. Но я удивлен, что он каждый раз снимает со стены рисунок Гермеса, чтобы его девочка не видела обнаженную фигуру.

      Такого не стесняются, тогда из музея Пушкина надо убрать и Геракла, и другие произведения искусства, говорящие о красоте человеческого