Избранные сочинения в пяти томах. Том 2. Григорий Канович
Читать онлайн книгу.
вверх, туда, где через балку были перекинуты вожжи и в петле, как погасшая лампа, болталась Хава.
Лошади, не привыкшие к Хаве, тыкались мордами в ее ноги, обутые в черные башмаки, и труп раскачивался из стороны в сторону так, что казалось, Хава идет по воздуху.
Морта вскочила и опрометью бросилась в корчму. Она не знала, кого будить: Семена или самого Ешуа. Семена, решила Морта, тихо пробралась в его комнату, подошла на цыпочках к постели и, задыхаясь от волнения, прошептала:
– Симонас! Симонас! Вставай!
Прыщавый Семен перевернулся на другой бок, схватил руками подушку и сквозь сон зло и недвусмысленно процедил:
– Ну, чего приперлась?
Морта стерпела обиду, наклонилась над ним и отчаянно, придушенно сказала:
– Там… в хлеву… твоя мать… и лошади…
– Отстань, – проворчал прыщавый Семен. Но Морта не уходила.
– Твоя мать… в хлеву… – повторила она, клацая зубами.
И вдруг в сонном мозгу Семена что-то вспыхнуло, и он заметался, как от ожога, сбросил одеяло, скатился с постели и, на ходу застегивая подштанники, почесывая волосатую, разогретую грешными снами грудь, побрел к двери.
– Мама, – негромко позвал прыщавый Семен, когда они вошли в хлев. – Мама!
Давно, ох как давно он так ее не называл. Может, двадцать, может, тридцать лет. «Ты» говорил он или «она», и мать на него не обижалась: кого Бог обидел, того ничем не удивишь, ни мимолетной лаской, ни почтительным равнодушием.
– Мама! – снова позвал прыщавый Семен, отрезвевший от сна и от злости.
Морта дрожала пуще прежнего.
– Ты чего дрожишь? – прохрипел сын корчмаря.
– Я… Я не дрожу… Я совсем не дрожу… Тебе показалось, Симонас, – ответила она, кусая губы.
– Где она? – спросил он.
– Там, – ответила Морта и ткнула пальцем в кормушку.
– В кормушке?
– Нет… Сейчас… сейчас ты сам увидишь…
Он притворяется, подумала Морта. Он давно… давно увидел ее… Он притворяется. Ему просто страшно. Боже, как страшно увидеть свою мать в воздухе… с петлей на шее. Как хорошо, что мои родители за тридевять земель… в Сибири… Я бы умерла, если бы увидела…
Они подошли к тому месту, где, как старое платье на веревке, висела Хава.
– Мама! – простонал прыщавый Семен и уткнулся лицом в ее застывшие ноги. – Прости меня. Прости.
Он, видно, плакал, и слезы его падали на ее черные башмаки, на ее черные чулки, на ее черную долю. Всю жизнь – сколько он ее помнит – она ходила в черном.
– Помоги! – сказал прыщавый Семен. – Я подержу лестницу. А ты… ты лезь наверх и отвяжи ее.
– Может, ты Симонас, – слабо воспротивилась Морта.
– Я постою внизу и поймаю ее. Протяну руки и поймаю. Не хочу, чтобы она упала на пол… пусть на руки… Она же меня носила на руках… Ведь носила?
– Носила, – подтвердила Морта.
– Теперь мой черед. Лезь!
Морта неохотно стала взбираться по лестнице.
– Ума не приложу,