Избранные сочинения в пяти томах. Том 3. Григорий Канович
Читать онлайн книгу.
не пришел ночевать. Никогда. Как там сказано у мудреца: «Те, которые спали на ложах из слоновой кости, легли в другую кровать – в сырую землю, те, которые ели лучше других, сами стали пищей для червей, те, которые носили богатую одежду, облачились в глину, кишащую червями; губы, которые шептали тайны, с которых слетали слова любви, лобызают землю. Ноги не связаны, руки не скованы, а пошевелиться человек не может».
Авнер, однако, не унимается:
– А в раю есть нищие? Как ты, Эфраим, думаешь?
– Попадем – увидим.
– Бакалейщиков там хоть пруд пруди. Только из нашего местечка трое – Капер, Гринблат, Поляков… А нищих, наверно, там и вовсе нет, чтобы вида не портили.
– Я, Авнер, сейчас не про рай, а про ад думаю.
Эфраим снова прислушивается.
Наверху ни звука.
Ни скрипа.
Мертвая тишина, какая стоит в поле после посева.
– Совсем забыл, Эфраим… у меня для тебя новость.
Авнер переворачивается на другой бок, глаза его в темноте пытаются найти Эфраима, но темнота делает его неразличимым; гладь мрака мерцает ровно и нерушимо, и Авнер тычется в него, как муха в стекло.
– Знаю.
– Ну и что?
– Что «ну и что»?
– Небось рад…
– На седьмом небе!..
– И я бы был на седьмом небе, если бы кто-нибудь и мне написал.
– Написал?
– Видно, зовет тебя к себе или домой просится.
В темноте слово звучит, как в лесу, – отчетливо и гулко, но Эфраим никак не может сообразить, кто зовет его к себе и кто собирается – даже просится – восвояси.
– Кто? – спрашивает Эфраим.
– Дочь твоя – Церта… Мне Хася-Двосе сказала. Она же тоже Дудак…
– Да, – отвечает Эфраим, все еще не понимая, о чем говорит нищий.
– Встретил почтарь Нестерович Хасю-Двосе и говорит: тебе письмо!
– Покороче, Авнер, покороче!
– Словом, ошибка вышла. Письмо не Хасе-Двосе, а тебе.
– Что ж ты до сих пор молчал?
– Совсем из головы вылетело…
Ну и денек! Одна весть за другой. И эта, из Киева, наверно, ничуть не лучше той, что пришла из Вильно.
Год, а может, больше Эфраим от дочери ничего не получал.
В последнем письме написала: жива-здорова… работает белошвейкой… внуку, Давиду, шестой годик пошел…
Эфраим прочитал то письмо и сразу же заподозрил что-то недоброе. Ни слова про этого фармазона, который сманил ее из дому, женился ли он на ней или, полакомившись, бросил. Эфраим вертел письмо в руке, разглядывал на свету, обнюхивал, стараясь учуять Цертин запах, а учуял душок беды. В том, что с Цертой беда, он нисколько не сомневался. Беда – немногословна, радость болтлива. Что с ней? Эфраим сел и тут же ей отписал ответ. Он писал его до глубокой ночи, корпя над каждой строчкой, с трудом втискивая свои мысли-камни в белый прямоугольничек бумаги, допрашивал Церту, как становой пристав, сетуя на судьбу, покаравшую его, отца, одиночеством и неутоленной родительской любовью. Он умолял Церту приехать хотя