«Благо разрешился письмом…» Переписка Ф. В. Булгарина. Фаддей Булгарин
Читать онлайн книгу.
Булгарина конца 1820-х – начала 1830-х гг. от более раннего признания: «Я весь составлен из недостатков и слабостей; чувствую и плачу иногда» (с. 169). Сохранившаяся переписка Булгарина с Гречем позволяет восстановить контекст их взаимоотношений, в том числе довольно бурных реакций Булгарина по разным поводам, дает богатый материал для наблюдения над складывающимися в письмах принципами самопрезентации, поисками языка, для фиксации «внутреннего плана» дружеских взаимоотношений. Взаимные обиды и оправдания составляют содержание писем не только темпераментного и эмоционального Булгарина, но и сдержанного Греча, дававшего в своем учебнике профессиональный совет в дружеских письмах «избегать излишней чувствительности, которая легко может сделаться приторною»[26]. Любопытной и редкой чертой самохарактеристики Булгарина в письмах Гречу предстает образно называемое им «пуделевским проницанием» умение разбираться в людях, в хитросплетениях интриг (с. 172). Эту собственную черту позднее в своих мемуарах он атрибутирует Савари – главе наполеоновской тайной полиции. Симптоматична лексико-семантическая парадигма, в которую включается в мемуарном тексте «пуделевское проницание»: ловкость, полицейский ум, шпионство – то есть те самые качества, которые приписывались Булгарину его недругами.
На фоне переписки пушкинского круга отличительным моментом булгаринской эпистолярной саморепрезентации в дружеской переписке является открытое выражение семейных привязанностей, любви к жене и детям. Говоря о детях (и не только о своих), Булгарин сентиментален до приторности, его «купидончики», «ангельчики», «милушки» и «персички» заставляют вспомнить Макара Девушкина Достоевского. Однако порой трудно игнорировать реальный контекст подобных «сентиментальностей»: Булгарин и Греч поддерживают и утешают друг друга, когда первый «был в сумасшествии», узнав о тяжелой болезни своего трехлетнего сына Владислава, а второй в эти дни похоронил сына Николая; именно Булгарин забил тревогу в связи со смертельной болезнью другого сына Греча (Алексея) и вызвал друга в Петербург. Тема семьи в дружеской переписке Булгарина тесно связана с темой малого дома-усадьбы, «любезного Карлова», противопоставленного большому дому-отечеству, для которого он так и остался чужаком. Говоря о любви Греча к путешествиям, Булгарин признается: «…страсть для меня непостижимая и необъемлемая умом моим <…>. Расхаживая и разъезжая по Европе, я всегда думал: “Господи, дашь ли ты мне угол, где бы я мог сидеть спокойно!” <…> повторяю – что нигде не могу быть счастливым, как с семьей в моем Карлове» (с. 175).
Неудивительно, что в письмах Булгарина почти нет ни арзамасской словесной игры на эротическую тему, ни обсценной, табуированной лексики и рискованных эвфемизмов сексуального характера, самое большее, что он себе позволяет, – шутливый эротический парафраз без излишней откровенности: «Вместо гор книг в богатых переплетах, которыми он окружен, желаю я ему