Домна Платоновна вошла, помолилась Богу, у самых дверей поклонилась на все стороны (хотя, кроме нас двух, в комнате никого и не было), положила на стол свой саквояж и сказала:

      – Ну вот, мир вам, и я к вам!

      В этот раз на Домне Платоновне был шелковый коричневый капот, воротничок с язычками, голубая французская шаль и серизовая гроденаплевая повязочка, словом, весь ее мундир, в котором читатели и имеют представлять ее теперь своему художественному воображению.

      Полковница моя очень ей обрадовалась и в то же время при появлении ее будто немножко покраснела, но приветствовала Домну Платоновну дружески, хотя и с немалым тактом.

      – Что это вас давно не видно было, Домна Платоновна? – спрашивала ее полковница.

      – Всё, матушка, дела, – отвечала, усаживаясь и осматривая меня, Домна Платоновна.

      – Какие у вас дела!

      – Да ведь вот тебе, да другой такой-то, да третьей, всем вам кортит, всем и угодить надо; вот тебе и дела.

      – Ну, а то дело, о котором ты меня просила-то, помнишь… – начала Домна Платоновна, хлебнув чайку. – Была я намедни… и говорила…

      Я встал проститься и ушел.

      Только всего и встречи моей было с Домной Платоновной. Кажется, знакомству бы с этого завязаться весьма трудно, а оно, однако, завязалось.

      Сижу я раз после этого случая дома, а кто-то стук-стук-стук в двери.

      – Войдите, – отвечаю, не оборачиваясь.

      Слышу, что-то широкое вползло и ворочается. Оглянулся – Домна Платоновна.

      – Где ж, – говорит, – милостивый государь, у тебя здесь образ висит?

      – Вон, – говорю, – в угле, над шторой.

      – Польский образ или наш, христианский? – опять спрашивает, приподнимая потихоньку руку.

      – Образ, – отвечаю, – кажется, русский.

      Домна Платоновна покрыла глаза горсточкой, долго всматривалась в образ и наконец махнула рукою – дескать: «все равно!» – и помолилась.

      – А узелочек мой, – говорит, – где можно положить? – и оглядывается.

      – Положите, – говорю, – где вам понравится.

      – Вот тут-то, – отвечает, – на диване его пока положу.

      Положила саквояж на диван и сама села.

      «Милый гость, – думаю себе, – бесцеремонливый».

      – Этакие нынче образки маленькие, – начала Домна Платоновна, – в моду пошли, что ничего и не рассмотришь. Во всех это у аристократов всё маленькие образки. Как это нехорошо.

      – Чем же это вам так не нравится?

      – Да как же: ведь это, значит, они Бога прячут, чтоб совсем и не найти его.

      Я промолчал.

      – Да право, – продолжала Домна Платоновна, – образ должен быть в свою меру.

      – Какая же, – говорю, – мера, Домна Платоновна, на образ установлена? – и сам, знаете, вдруг стал чувствовать себя с ней как со старой знакомой.

      – А как же! – возговорила Домна Платоновна, – посмотри-ка ты, милый друг, у купцов: