Пантера Людвига Опенгейма. Дмитрий Агалаков
Читать онлайн книгу.и куклам, а он, наслушавшись славного лепета, усаживал девочку к себе на колени и говорил. И сам удивлялся тому, как внимательно она слушает его, как радостно, взволнованно и отчего-то грустно светятся ее глаза. И опять пробегали годы, и являлись новые лица, так хорошо знакомые ему; но эти видения были уже смутны: он пытался поймать их, остановить, но это никак не получалось, как он ни старался… Вдруг линии стали четкими, что-то остановилось, обрело цельность… Ночь, от причала отходил пароход; город, такой знакомый и близкий, светившийся огнями, скрывался в тумане и сумраке. Он ясно видел свои руки, сжимавшие поручни, пальцы, – но безымянный был пуст! То, что столько лет было с ним, исчезло. В его каюту вошла женщина (так ясно напомнившая ему другую, которой давно не было в живых!), и вдруг он почувствовал укол: сердце его пронзила боль – она оглушила… и опустошила его. Видение дрогнуло, стало рассыпаться, лампочка под потолком каюты налилась светом; этот свет разрастался, превращаясь в огромный пылающий шар, пока наконец не ослепил его, ввалившись в проем окна…
Зажмурившись от яркого солнца, тяжело дыша, Огастион Баратран держался за грудь. Слева, под соском, его пытала такая боль, словно сердце готово было вот-вот разорваться. Что же случилось? Что он видел – там, в будущем?! Ладонью свободной руки старик прикрыл глаза.
Боль медленно отступала…
Он обязательно расскажет своим ученикам о великом путешествии, которое они совершили с Каем Балтазаром, своим другом! Расскажет, когда убедится, что не промахнулся в своих учениках. Что каждый из них – достоин его откровения. А главное, когда их будет не трое – четверо. Ведь это должно случиться. Обязательно. Эта девочка с удивительными синими глазами и ясной улыбкой должна стать частью их семьи! Иначе горе его будет безутешно. Лучше других он знает, что в ней, пока еще – подростке, живет толика неспокойной и неистовой души его друга – ее деда.
Только бы силы раньше времени не оставили его!..
2
Давид и Пуль шли вдоль набережной Пальма-Амы, за которой светилась весенним солнцем бухта, пестрая от пароходов, яхт и рыбачьих лодок. За бухтой, вбирая в себя все солнце без остатка, переливаясь всеми оттенками золотого, сверкал океан.
Они прошагали молчком полмили.
– Ты скоро станешь таким же молчаливым, как Вилий Леж, – сказал товарищу Пуль.
– Я уже стал таким, – хмуро откликнулся Давид. Он выбросил недокуренную папиросу, посмотрел в сторону океана. – Это как во сне: хочешь закричать, но ты нем, хочешь вскочить с постели, но понимаешь, что парализован. Но из каждого кошмара можно вынырнуть. Мой кошмар – явь.
– Конечно, женщина?
– Узнай я сейчас, что ее больше нет на белом свете, я посчитал бы себя счастливцем.
Придерживая шляпу, щурясь от солнца, Пуль задрал голову к весеннему небу. Там, в синеве, прямо над ними, под быстро плывущими облаками кружились стрижи. Птичья стая кочевала над пляжем,