Я смыл чешую обоев с цветами, покрывавшими твою спину,

      смыл бумагу подкожных газет: «Известия», «Правда»,

      двадцатый съезд партии пропитанный клейстером, ставший

      коростой,

      соскоблил шпателем и удалил безвозвратно,

      Б-52 (так назвалась смывка для любой краски)

      работал эффективно покрывая толстым слоем твои детали,

      лак отслаивался, превращаясь в кожурки и комья,

      в землю, очищенную напалмом после бомбардировки,

      дальше шёл ацетон, добивая остатки краски,

      я покупал бутыль за бутылью, словно опытный варщик,

      старый лак стекал с твоих стен темной кровью —

      остальное снимала мелкая шкурка.

      Пропитка против жуков на основе солей меди,

      бура и борная кислота, кусочки шпона, шпатлевка,

      всё шло в дело, в твоё многострадальное тело,

      и оно выправлялось, освободившись от тяжести слов и смыслов.

      Я собирал тебя снова, подгоняя деталь к детали,

      сам собирая себя в кропотливой этой работе,

      я покрывал тебя тонким слоем прозрачного лака,

      и заполнял твоё чрево неизвестными тебе стихами.

      Тёмный хозяин, теперь ты стоишь, посветлевший, в углу кабинета

      и смотришь мне в спину глазами людей и животных,

      отражая экран, где строчка идёт за строчкой,

      когда я пишу: в тебе остановлено время,

      и я только точка на твоем горизонте событий.