– Ну, не то чтобы часто, – выговорила она наконец. – Я к такой роскоши не приучена. К тому же у них вещи скорее для официальных случаев.

      Заметьте, она ни слова не сказала о нелепости такого анонимного подарка. И не стала вслух гадать, кем могла бы быть отправительница. Я обратил внимание и на то, что она надолго уставилась в пол. Тогда я чересчур поспешно вскочил со своего места, взял с полки футляр и положил перед ней.

      – Вот, посмотрите, – предложил я ей, а сам снова уселся на стул.

      Она не подняла головы, только смотрела на галстук. Никаких возгласов типа «Ах, какой красивый!», или «Отличный подарок!», или «Что этим хотели сказать?» Она молчала, и молчание это резко отличалось от реакции, наблюдавшейся примерно у двухсот женщин (по грубым подсчетам), которых я успел допросить на сей предмет раньше.

      Мой экспромт поставил все на свои места. Мы с нею были знакомы целую вечность, и она никогда не смотрела на меня как на заурядного клиента ветклиники, и о Гарри заботилась очень горячо. Глядя на то, как Пэм ерзает от смущения, заглянув ко мне домой в конце рабочего дня, я пришел к однозначному выводу:

      – Это пришло от вас.

      Она не подняла глаз, когда я это сказал. Голова по-прежнему была опущена, а глаза смотрели в пустоту, куда-то в сторону галстука.

      – Мне, право, очень жаль. Я поступила так, не подумав как следует.

      Десять лет я знал Пэм Бендок, и всегда общение с ней было приятным, но ни к чему не обязывающим. Говорили мы об отдыхе, о ресторанных трапезах, о районе Бэк-Бэй, о моей собаке. Пэм излучала непоколебимую уверенность и спокойствие. Одетая в джинсы и футболку, спрятанные под белым врачебным халатом, эта женщина, казалось, видит мир таким же, каким вижу его я. Но личные отношения? Встречи за стенами ее клиники? Нет. Нет. И еще раз нет. Оглядываясь теперь назад, я понимаю, что должен был заподозрить Пэм гораздо раньше. Наверное, где-то в глубинах подсознания я и догадывался, но в список явных подозреваемых ее так и не включил.