Но необычные ощущения не исчезли. Они усиливались.

      Весь вторник и среду его ужасно тревожил контраст: кожа, эпидерма, волосы и другие внешние покровы далеки от идеала, а вот одетый ими скелет чист, гладок и эффективно устроен. Иной раз, видя, как опустились под грузом меланхолии уголки его губ, Харрис воображал себе за ними улыбающийся череп. Чего-чего, а наглости ему не занимать!

      – Отвяжись от меня! – кричал Харрис. – Отвяжись! Ты меня поймал и держишь в плену! Ты зажал в тиски мои легкие! Освободи их!

      Он лихорадочно хватал ртом воздух, словно задыхался под нажимом ребер.

      – Да не дави ты на мой мозг!

      Зажатый, как моллюск между своими створками, мозг кипел от боли.

      – Оставь, бога ради, в покое мои внутренние органы! Не трогай сердце!

      Его сердце екало от тревожной близости ребер. Они же, как белесые пауки, корчились, играя со своей добычей.

      Однажды вечером, пока Кларисс была на собрании Красного Креста, Харрис лежал в постели и обливался потом. Он старался причесать свои мысли и все время натыкался на конфликт между беспорядочной наружной оболочкой и этой строго симметричной внутренней штуковиной из холодного кальция.

      Лицо: жирное, в морщинах забот?

      А посмотри-ка на безупречное, белоснежное совершенство черепа.

      Нос: слишком длинный?

      А посмотри на нос черепа: вот на этих крохотных косточках нарос чудовищный хрящ, основа кривого руля на физиономии Харриса.

      Туловище: полноватое, разве нет?

      А вот скелет: худой, стройный, нигде ничего лишнего. Изысканная восточная статуэтка из слоновой кости, тоненький совершенный тростник.

      Глаза: заурядные, тупо таращатся?

      А взгляни-ка, будь любезен, на глазные орбиты черепа: глубокие и округлые, темные и безмятежные водоемы, всезнающие, вечные. Загляни в самую их глубину: бездонную мудрость, что там таится, не измеришь никаким отвесом. Ирония, жестокость, жизнь, все сущее на свете – в этих чашах тьмы.

      Сравни. Сравни. Сравни.

      Речистый и неистовый, он бушевал часами. Скелет меж тем, все такой же хрупкий и философски безразличный, спокойно висел внутри Харриса и молчал; висел спокойно, подобный хрупкому насекомому внутри куколки, и ждал, ждал.