По улицам чистого, тихого города шёл мальчик. Глаза его покраснели от слёз, в голове теснились злые мысли, а ноги шагали сами, ведя хозяина по неизвестному маршруту.

      Впереди замаячили белоснежные одежды «ангелов» «божественного» Дитриха. Был разгар дня – время безопасности, но сработал рефлекс и Тиалонай, попятившись, спрятался в темноте ближайшего подъезда. Надежда, что патруль пройдёт мимо, не оправдалась: солдаты остановились как раз напротив места, где затаился подросток, и, закурив, сели на скамью у входа. Мальчик напряг слух. Он неплохо владел разговорным немецким, но лающее, гортанное произношение беседующих затрудняло восприятие.

      – Не понимаю, – говорил один, – почему Штригель так ухаживает за этим славянским стадом. На его месте я загнал бы всех в трудовые лагеря, как делают многие другие, предварительно стерилизовав, чтобы в Империи не осталось их генофонда.

      – Дитрих любит быть богом, – засмеялся другой, – ему нужно поклонение, без этого он чувствует себя обычным смертным.

      – Можно подумать, этот политический ставленник семейки Браун что-то собой представляет, – проворчал третий. – Фройляйн Изольда не чает души в своём красавце, а он этим пользуется…

      – Вы сплетничаете, как тётки на базаре, – резко прервал собеседников четвёртый. – У стен, если помните, есть уши…

      После его слов двое вскочили и кинулись к подъезду. Молясь всем богам, кроме Дитриха, Тиалонай, сжавшись в тугой ком, закатился под нижнюю ступеньку. «Ангелы», как показалось мальчику, пробыли внутри целую вечность, но, в конце концов, он дождался их ухода.

      – Ложная тревога, Густав, – сказал один. – Нет там никого.

      С великим трудом, едва дыша, подросток выбрался наружу и приготовился слушать дальше.

      Тот, кого назвали Густавом, фыркнув, заговорил:

      – Как мне надоели белые одежды и запрет на оружие. С каким наслаждением я надел бы