Но сердце Василисы не соглашалось. Оно било в груди не в такт словам, а в такт воспоминаниям: как Злата плела венки, как они пекли лепёшки в угольной печи, как искали ведьм в школьной библиотеке и верили, что смогут всё – вместе. Теперь вместе не было. Осталась только тень.

      Дом Златы опустел. Нового хозяина Василиса так и не увидела. Хотя по ночам за окном её спальни словно слышался стук – не громкий, как мыши в стене, но уверенный, будто кто-то во дворе.

      Но думать об этом времени не было. Через два дня она уезжала. Уезжала в город, поступать на исторический факультет.

      Василиса была маленькой – невысокой, даже, по деревенским меркам. У неё были веснушки, как россыпь янтаря, глаза цвета корицы и волосы цвета осеннего каштана, которые она редко причёсывала, предпочитая заплетать в одну тугую косу. В этом было всё её существо – сдержанное, честное, непоколебимое.

      Антонина, её мать, любила свой сад и сажала розы. Она разговаривала с цветами, как с детьми, и каждый цветок у неё знал своё имя. Елисей, отец Василисы, был широкоплеч, бородат и добродушен, любил животных больше, чем людей, особенно собак. У него было трое: Вьюн, Рада и старая Малышка – и всех он считал равноправными членами семьи.

      – Город, – бурчал он, крутя сигарету у губ. – Там душа болеет. Там люди не здороваются. Там собак не любят.

      Но и он, и мать понимали: дочь не удержать, и удерживать – грех.

      В тот вечер, когда чемодан был уже наполовину собран, Василиса зашла в свою комнату вновь, но взглянула на неё по-особенному. Пахло пылью, старым деревом и геранью, которая хоть и засохла, но не сдавалась – как и дед, её любимый, строгий, добрый дед, по имени Игнатий Иванович. Он был из породы тех мужчин, что не говорят много, но каждое слово – весит, как подкова. Высокий, с прямой спиной и чуть хриплым голосом, он носил старую рыбацкую куртку даже в зной, и каждый вечер чесал за ухом их кота – Томика, полосатого нахала с глазами как у филина.