За второй час мы проходим около четырех километров. Еще немного, и еще чуть-чуть, и вот она, Илюшиха. Уже видны крыши.

      Заимка всего на два домика. На лай собак на пороге показываются двое. Прячась от дождя, они стоят под навесом и смотрят на нас, а мы стоим за изгородью и мокнем. Это недоуменное разглядывание друг друга длилось минуту, может быть две.

      – Здравствуйте! Из экспедиции не проходили здесь? – спрашивает Ананьев.

      – Нет.

      Вот это новость! За семь дней они не прошли и шестидесяти километров. Прощай мечты о шумном общем обеде, сухом белье!.. Но делать нечего, надо проситься на ночлег.

      – Можно к Вам?

      – Заходите.

      Нас встречают радушно.

      Изба просторная и чистая. В сенях мельничка с приводом, в комнате большая русская печь, лавки вдоль стен. Хозяин – крепкий старик лет семидесяти пяти, высокий, широколицый, подстриженный в кружок, с черной окладистой бородой. настоящий тип кержака. Его два сына, те, что встречали нас, как и он крепкие, широколицые, широкой кости, подстриженные в кружок. Настоящие сибиряки, чувствуется в них дремучая таежная сила. Приходит еще один сын, старший. Он, как и отец, бородат и подстрижен в кружок, но выше отца почти на голову.

      Хозяйка ставит нам на стол огурцы, картошку, творог, сметану. Мы продрогли, спрашиваем:

      – Спирт здесь можно достать?

      – Нет.

      – Может самогон есть?

      – Нет.

      – Подождите, – говорит старший сын. Он уходит и вскоре возвращается с четвертью медовухи и просит нас достать кружки. Мы выпиваем по четыре кружки, согреваемся и пьянеем скорей от сытости, чем от спиртного. Нам стелют шкуру сохатого, дают покрыться тулупом и мы валимся спать.

      Жильё! Все, что было позади, уже не считается.

      2

      Я потянулся на мягкой шкуре и только подумал: «Хорошо, что мы не в лесу!» – как вспомнил о караване и сразу открыл глаза.

      Несмотря на ранний час, обитатели заимки уже не спали. Хозяйка хлопотала у печи, ей помогала двенадцатилетняя внучка. Младший сын, Василий, рассверливал ствол ружья, а «сам» – Савин Порфирьевич – работал у мельнички.

      Я хотел умыться и спросил:

      – Где у вас вода?

      Спросил и сразу почувствовал, что на меня как-то странно смотрят.

      – Давайте вашу кружечку, – вдруг ласково сказала девочка.

      Она ополоснула руки, зачерпнула ковшиком из кадки и осторожно наполнила мою кружку, чтобы не коснуться ее черпаком.

      – Вы уж разрешите ваши мисочки, – как и вчера, попросила хозяйка. – Плохо у нас с посудой.

      Вчера я не обратил на это внимания, но сегодня мне стало ясно, что дело не в посуде. И вдруг я как будто прозрел: «Да ведь это же кержаки, настоящие кержаки!». У них не разрешается брать воду «мирской» кружкой, есть из общей посуды, готовить в чужой печи, курить.