Дверь – бью ногой,

      Открываю, вхожу, кричу.

      Почему он с тобой?

      Голос сел, молчу.

      Сорвалась.

      Нет, не плачу и не сержусь.

      Забирай, он весь твой.

      Просто отступлюсь.

      Пусть судьба к вам добрей,

      Нежели ко мне.

      Был моим, ты – моей,

      А теперь вас нет.

      Я прощу вас обоих, когда смогу.

      Нет в сей пьесе героев,

      Вся жизнь в бегу.

      Вон, оба вон!

      Зачеркну ваши имена.

      Пульс бьёт в виски,

      Понимаю, что я одна.

      Ни его, ни тебя,

      А ещё вчера…

      Жизнь – обгон,

      Жизнь – война,

      Только не игра!

      Убирайтесь, сказала!

      На что смотреть?

      Ты Хайяма читала?

      Жить – не умереть!

      Я любила.

      Под ликом святых икон

      Признаюсь: я люблю.

      А теперь все вон!

      Я сегодня долго

      Смотрела в глаза,

      Которые дороги мне.

      Процедура без толка,

      Жму на тормоза,

      Только как можно нежней.

      Я смотрела и видела

      То, что давно

      Чувствую студнем внутри.

      Дьявол, дьявол, изыди! Но

      Не суждено.

      Исчезни, о тень, на счёт «три»!

      Прощай – слово-маятник,

      Я повторю:

      Прощай и я тоже прощаю.

      Ты – дыхания памятник,

      Я – не горюй —

      Жить без тебя обещаю.

      И почему-то не хочется плакать,

      Не хочется плакать, но хочется жить.

      Губно-губное короткое «папа»…

      и аффрикато-свистящее «тсыть»…

      Раньше всё это писалось под слёзы,

      Писалось под слёзы, от крика в душе.

      Нынче же это уже несерьёзно,

      Нынче же это неважно уже.

      Если когда-то РОДНОЙ, но далёкий,

      РОДНОЙ, но далёкий общался со мной,

      То нынче пишу равнодушные строки,

      Значит, ДАЛЁКИЙ! Быть может, родной…

      Если сегодня уже равнодушна,

      Совсем равнодушная я… Je m`en moque[1].

      Значит, достигнут порог. Как же скучно!

      Уже всё неважно – достигнут порог…

      Просто