Моя луна острее сна.

      Полнеть она обречена.

      Концами острыми едва

      пронзает крыши гор.

      И ждёт, когда

      хребтами небо подопрут

      и лишь к утру уснут,

      отдав свинец ночной.

      Тяжёл он для камней.

      Далёких звёзд уют

      и запустение комет,

      несущих жёлтый свет

      покинутым местам.

      У них же до поры —

      молчания обет

      печальным небесам.

      Тоску детей прольют,

      что отданы домам.

      Сквозь тьму и летний дух

      глядит гора, как мать,

      на миллион огней,

      а любит их? Как знать?

      Она же мать камней,

      и звёзды ей под стать,

      нет гор её милей,

      она не может врать.

      Безмолвный твёрдый мир

      молчал и ветер пил.

      Над тонкой коркой сна

      он, как орёл, парил.

      Меж пряных сонных трав,

      над деревом души,

      в его листве застряв,

      заполз он в камыши.

      Речной водой умыв

      усталое чело

      и снова воспарив,

      у ночи взять своё.

      А в дымке плыл восход

      по высохшей земле,

      он красил горизонт

      и дал отбой луне.

      И свистнул соловей,

      у гор украли тень,

      а солнца красный шар

      рождает новый день.

      Нас светом напоит

      восход звезды большой,

      мелодия звучит,

      горам поёт прибой.

      Пусть спят хребты и льды,

      нет тяжести небес,

      и вновь прозрачен мир,

      развеян ночи пресс.

      Цикады гнут своё,

      на солнце плотен звук,

      и речка, как копьё,

      и людям меньше мук.

      Вот день – такой, как все,

      но есть в нём тайный знак.

      Последний лета день

      окончился.