Короткометражные чувства (сборник). Наталья Рубанова
Читать онлайн книгу.
коньяка, оставляя антибиотик на вечер. Но «Дао, которое может быть выражено словами, – как она все еще помнила, – не может быть настоящим Дао». Или Имя. Или множество других вещей и явлений, ей знакомых и не.
Понимая, будто третий нож – лишний, она ничего не пересчитывала, а только снова перелистывала страницы: в том необыкновенном пространстве Митрич верещал свое, уже классическое «И-и-и…». Ей тоже хотелось вот так, вслед за ним: «И-и-и!», потом «У-у-у!», потом «А-а-а!!!!!!» – но так не могла.
На такси – после шкалика V.S.O.P. – не осталось. В метро было как обычно; она вообразила фантастичную картинку – кто-то встает, уступая ей место, а через какое-то время даже подумала, будто вот он, этот парень…
В это время видавший виды дамский круп в чем-то цветастом обогнал ее и самодовольно шлепнулся на сиденье, едва не испортив воздух в спешке.
Она закрыла глаза и попыталась представить фрак, бабочку и рояль. Черно-белый изыск не только в исполнении. Пингвина, так и не научившегося летать.
Ей никогда особенно не нравился «Исламей» – просто техничная штучка; просто интересные мелодии; и вообще – слишком спортивно. Собственно, исполнение не вдохновило ее и тогда. Но, по большей части, было всего лишь досадно, что все превращается в очередную «Санта-Барбару», а чужие человечьи детеныши, бегающие по улицам, не вызывают ничего, кроме недоумения.
Она держалась обеими руками за поручень, флегматично ничего не изображая. Чьи-то локти, туловища и ноги задевали ее, чей-то запах резко ударял в нос, чьи-то голоса пытались заглушить гротескный набор нот, звучавший в ране: теперь рваная музыка появилась и в хрупком пространстве тела физического.
Она снова открыла книжку, прочитав про каркающих ерофеевских ангелов, вымя и херес. И упала.
…«Пингвин» снился ей до са́мой даты, тупо высеченной после тире на сером камне, заросшем травой, а потом засыпанном снегом. Будто бы сидела она-вся-не-она за роялем и бесшумно трогала клавиши, которые, если… могут озвучить рахманиновскую ми-бемоль-мажорную прелюдию. В этот момент дверь со скрипом улыбнулась, и вошел он – в синей своей рубашке с коротким рукавом – и как-то по-хозяйски, слишком запросто, поцеловал, заставив задрожать серебряную фенечку в ложбинке ее шеи. Приоткрыв веки, она заметила, слегка смутившись, что только один глаз у него закрыт, что он за ней как будто смотрит…
Потом, после сна этого, долго не хотелось возвращаться в реальность. Увы? К счастью? – она ничего больше не умела – только его и музыку могла, да еще разве на роликах по Воробьевым – лет тысячу назад.
Его «Исламей» завершал концертный сезон, а она медлила зайти в артистическую. Он вышел в курилку сам, будто почуяв что-то – ей, во всяком случае, всегда слишком хотелось верить в его чутье.
Окликнул.
Улыбнулась – трогательно-вежливо; в глазах онемеченные слова застыли. Он казался холеным и уставшим. «Ему пойдет седина», – подумала она, представив на миг постаревшего солиста, никогда толком не прислушивавшегося к ее игре в их ансамбле. Этот вид исполнительства – игра в ансамбле – был ему предельно чужд. Перед секундой всегда – прима, секунда всегда – диссонанс (особенно – резкая для чьего-то уха, привыкшего к классическим гармоническим оборотам, секунда малая; а в их ансамбле – как раз малая, м.2). «Ёжик голодный по лесу идет, цветов не собирает, песен не поет» – так на двух нотках учили ее в детстве отличать секунду малую, звучащую резко-узко-бо́льно, от большой – более широкой и «коммуникабельной» по отношению к ближайшему благозвучию терций и других консонансов: с большой секундой (б.2) ассоциировался «сытый ежик», как раз цветы собирающий и песенки поющий… Но ей всегда больше всего нравились септимы да тритоны, запрещаемые в дикие времена це́рковкой как «бесовские», и аккорды с расщепленными терциями, а еще – параллельные квинты. Много позже ЦМШ, уже в консе, она долго спорила с профессором по композиции; впрочем, своей «техники» изобрести ей так и не удалось: она просто была немного талантлива (нет ничего ужасней) и легка на подъем, а он…
Пальцы, одинаково легко выигрывающие как всевозможные трели в пьесах французских клавесинистов, так и откупоривающие не- и дорогие бутылки или трясущие ее за плечи, – теребили пуговицу рубашки под бабочкой. «Ерунда, из зала не видно», – он нагнулся и поднял пуговицу.
Курили, смеялись, говорили о Стравинском: она как раз поигрывала его «Пять пальцев» – Восемь легчайших пьес на пяти нотах.
«Ну, мне пора», – перед третьим звонком ушел.
Она сидела в четвертом ряду. Ломило виски, горели щеки, а пульс…
Тчк: если бы Бунин, героиня непременно покончила бы с собой, а герой застрелился (возможны варианты).
Однако не Бунин. Однако хотя пианист и продолжает «обыгрываться», девочка наша все равно погибает: от той самой пресловутой тоски, существовавшей всегда – до и после «Темных аллей». Однако качественный состав тоски не изменился, несмотря на прокрустово ложе требований эпохи к человеку – «холодному термоядерному реактору, излучающему и поглощающему лептонную плазму», прочитала она где-то.
Под