Около часа провожу в массажном кабинете. Мое тело, словно тесто, мяли холодные руки врача. Вначале он занимался лишь моим вялым позвоночником, затем перешел к ногам. Меня не покидала надежда, что из-за его манипуляций я вдруг начну что-то чувствовать. Хотя бы легкое прикосновение или боль, хоть что-нибудь. Но, увы, чуда не произошло.

      – Твоя мать звонила Роуз, сказала, что она беспокоится, потому что ты не берешь трубку, – говорит Фелис.

      – Я не собираюсь это с тобой обсуждать.

      – Ладно, тогда поговоришь об этом со своим психотерапевтом.

      Фелис подвозит меня к стеклянной двери кабинета, на которой висит золотая табличка «Доктор Э. Хэйз».

      Я вхожу в кабинет, и в глаза мне сразу бросается огромное панорамное окно, из-за которого помещение такое светлое и приятное. Стены, выкрашенные в нежно-зеленый цвет, украшены разнообразными картинами неизвестных мне художников. В центре кабинета стоит стеклянный столик, по обеим сторонам которого находятся два диванчика, на одном из них сидит мой доктор. Я узнаю его, это тот самый мужчина, что вел час приветствия.

      – Вирджиния Абрамс? Проходи.

      Я подъезжаю к диванчику, пересаживаюсь.

      – Меня зовут Эдриан Хэйз. Сегодня утром мы не смогли толком познакомиться.

      Темные, почти черные волосы, легкая щетина, прищуренные карие глаза. На вид ему около тридцати.

      – Что случилось с твоей рукой? – спрашивает он, хотя сам явно уже знает ответ.

      – Порезалась случайно, когда пыталась покончить с собой.

      – Чувство юмора есть, значит, не все так плохо, как описано в твоей истории болезни. Ты любишь, когда тебя называют Джиной?

      – Да.

      – Хорошо. Итак, Джина, расскажи мне, что ты чувствовала, когда взяла в руки лезвие.

      Он не сводит с меня глаз, пристально смотрит, словно пытается заглянуть мне в душу.

      – Ничего, – вру я.

      Я не из тех людей, которые открыто могут говорить о том, что происходит у них на душе. Я буду тихо страдать, переживать, добивать себя мыслями, но ни с кем не поделюсь своей болью.

      – А что ты чувствовала, когда очнулась после аварии?

      – …Ничего.

      – «Ничего». Когда человек говорит, что ничего не чувствует, это значит, что он чувствует гораздо больше, чем можно себе представить.

      В данный момент я чувствую, как доктор Хэйз пытается пробиться сквозь кирпичную стену моей души.

      – Джина, закрой глаза, слушай мой голос и давай краткие ответы.

      Я подчиняюсь его команде.

      – Во что ты была одета в день аварии?

      – В черное платье. У меня был выпускной.

      – Так. Ты окончила школу с отличием?

      – Да.

      – Куда собиралась поступать?

      – В Йель.

      – Высокая планка. Ты была уверена в своих силах?

      – …Почти.

      – Ты всегда подчиняешься своим родителям?

      Этот вопрос застал меня врасплох. Он затронул ту проблему, с которой